Микешин Михаил Осипович 

Michael Mikeshin

(1835 - 1896)

В настоящее время редко упоминается о том, что известнейший отечественный скульптор Михаил Осипович Микешин начинал как подающий большие надежды живописец.

 Родившийся в селе Максимовке Рославльского уезда Смоленской губернии будущий академик скульптуры десятилетним мальчиком был определен в ученики местного иконописца.

 В шестнадцать лет Миша Микешин поступает в Академию художеств, где осваивает батальную живопись под руководством профессора В.П. Виллевальде.

 Его успехи в Академии очевидны. Он последовательно получает все ученические медали. Его работы столь профессиональны, что одну из них, изображавшую конных гренадер, покупает император Николай I, а по заказу великой княгини Марии Николаевны М. Микешин пишет шесть холстов с изображением повседневной жизни донских казаков.

Репин И.Е. Портрет художника и скульптора Михаила Осиповича Микешина. Холст, масло. 108 × 87 см. Государственная Третьяковская галерея, Москва.

 В 1858 году молодой живописец оканчивает Академию с большой золотой медалью, званием классного художника и правом на шестилетнюю пенсионерскую поездку за границу. Однако вместо пенсионерской поездки за казенный счет в Европу фактически не имевший опыта самостоятельной работы М.О. Микешин включается в конкурсную работу по проектированию Памятника тысячелетия России, который должен быть установлен в Великом Новгороде. В отечественном изобразительном искусстве стало на одного молодого живописца меньше, зато стало больше на одного замечательного скульптора. Проект М.О. Микешина победил среди 53 представленных работ. В последовавшей далее серии замечательных проектов памятников как в России, так и в Португалии, Франции, Сербии состоявшийся скульптор прославил свое имя и русское искусство. 

_________________________

Наталья Корнеенко

Творец бессмертного бессмертным

В 1896 году на похоронах М.О.Микешина один из художников сказал: «Микешин — наш Леонардо», имея в виду не столько степень талантливости, а, в первую очередь, широту интересов Михаила Осиповича и масштаб личности скульптора, сопоставимый с гигантами Возрождения. Его скульптуры широко известны. Это, конечно, памятники «Тысячелетие России», Екатерине II в Петербурге и Богдану Хмельницкому в Киеве.

А.Рокачевский. Портрет молодого М.О.Микешина

1855 г. Холст, масло. Рославльский историко-художественный музей

Слава пришла к Микешину рано. В 1858 году он, только что закончивший Академию художеств по классу живописи, выиграл конкурс на проект памятника «1000-летию Российской государственности», опередив свыше полусотни маститых мастеров, среди которых было много академиков как российской, так и зарубежных академий.

Огромный монумент, включающий в себя 128 изваяний, возводился под непосредственным руководством автора. Ему приходилось на ходу осваивать основы лепки, организовывать работу помощников-скульпторов И.Шредера, М.Чиижова, И.Лаврецкого, Р.Залемана и других, согласовывать список лиц, изображения которых предполагалось увековечить на монументе, с ведущими историками того времени. Художник намеревался прибавить к высочайше утвержденному списку имена Шевченко и Гоголя, обратившись с такой просьбой непосредственно к самому императору Александру I, что по тем временам было явным нарушением субординации. Микешин добился разрешения поместить на монументе Гоголя, увековечить же Шевченко так и не позволили. Кроме того молодой автор осмелился исключить из списка Николая I. Как он сам вспоминал об этом: «Меня приглашали в разные места для объяснений. Мест этих было много, и самое щекотливое мое объяснение было у Чевкина (К.В.Чевкин — главноуправляющий путями сообщений и публичными зданиями, в ведении которого находились все дела по сооружению памятников)… Наконец, потребовали к Константину Николаевичу… Он сказал: «Скажешь причины, по которым не помещать покойного батюшку?». «Если Вы ставите этот вопрос на почву родственности, то я не могу говорить». «Ну, как же ты хочешь?» «Я хочу на время разговора забыть, с кем я говорю, чтобы мог говорить без страха и боязни». «Хорошо, говори». Я попросту и говорю: «Ваше высочество, личность покойного государя до того близка к нашему времени, что нельзя к ней беспристрастно отнестись. Есть множество голосов, которые в его правление находили угнетение русской мысли, другие страстно превозносят его. Во всяком монументе, который должен выражать личности, еще рано его изображать…»

Великий князь сказал: «Но ведь не посмотрят на твое желание, и ты должен поместить батюшку». Я отказался, сказав, что не могу быть насилуем как исторический художник, не могу делать то, что не желаю, и сил нет, которые бы меня заставили это сделать. Но есть люди и между художниками, для которых ничего не значат исторические взгляды — заплатите им, и они сделают на том же барельефе, что Вы пожелаете, но отсохнут мои руки, если это сделаю я… Заплатили Залеману, и он изобразил фигуру Николая I в казацком мундире рядом с Александром I».

Хочу подчеркнуть: это говорит 23-летний художник без имени, небогатый, если не сказать — нищий, Великому князю.

Возведение огромного сооружения требовало значительных технических работ. Но молодой автор проявил завидную энергию и незаурядные организаторские способности, и 150 лет назад на Софийской площади Великого Новгорода при большом стечении народа монумент был открыт.

Он принес Микешину всероссийскую известность, орден Владимира и пожизненную пенсию. Это свидетельствовало об официальном признании заслуг Михаила Осиповича перед Отечеством. Однако демократическая критика, не одобрявшая самой идеи памятника, устами В.В.Стасова назвала памятник «Тысячлетие России» монументом русскому самодержавию. «Зачем он? Кому он нужен?» — вопрошал критик в пылу полемики1. Время, которое, как известно, лучший судья, дало ответ на этот вопрос. После того, как улеглись страсти, оказалось, что он нужен многим. Причем воспринимается совсем не как монумент самодержавию, а как памятник великой истории России.

Это творение определило судьбу Михаила Микешина, а она, конечно, была к нему благосклонна.

Счастливой оказалась и встреча его родителей: одной из первых красавиц Варшавы, выпускницы института благородных девиц Анны Бартошевич-Одолянской и небогатого Рославльского помещика Осипа Микешина.

Еще раз судьба улыбнулась ему, когда он работал чертежником на строительстве Московско-Варшавского шоссе. Его заметил правительственный контрагент на строительстве А.А.Вонлярлярский, и, оценив незаурядные способности молодого человека, отправил его учиться на свои деньги в Петербургскую Академию художеств. Здесь ему еще раз повезло: он попал в класс батальной живописи Б.П.Виллевальде.

Богдан Павлович был добрейшим человеком, что для наивного и впечатлительного провинциала уже само по себе было важным. А, кроме того, умение изображать лошадей, военную атрибутику и снаряжение, полученное в классе батальной живописи, впоследствии оказалось очень полезным, когда Микешин занялся сочинением монументов.

Он только что окончил Академию по классу живописи и получил право на шестилетнюю поездку за границу. До отъезда у него оставалось несколько месяцев свободного времени. И именно в тот момент он узнал об объявлении конкурса на проект памятника в честь тысячелетия Российской государственности.

Ему в руки тогда попала газета с объявлением конкурса, там же была изложена программа сочинения. Читал Микешин эту газету со своим другом, начинающим скульптором И.Шредером. Микешин посоветовал Шредеру попробовать свои силы в конкурсе. Сам он считал, что задача не живописная, поэтому особо в идею не вникал. Но Шредер убедил его, что нет особой разницы, сочинять ли исторический сюжет в живописи или в скульптуре, а композиция всегда была сильной стороной таланта Микешина.

Порешили, что каждый сам по себе попробует что-то сочинить, а потом они беспристрастно сравнят результаты своих трудов. Микешин направился в академическую мастерскую и начал делать наброски и общие схемы. Это занятие так увлекло Микешина, что очнулся он только на следующее утро, проведя в работе одиннадцать часов. В общих чертах композиция памятника была готова, главные группы разработаны почти в тех формах, какие потом и сооружены. Утром расстроенный Шредер пришел сказать, что у него ничего не получилось. Увидев наброски Микешина, он пришел в восторг, и решено было в конкурсе поучаствовать. Шредер активно помогал в подготовке модели памятника. Отсутствие опыта у обоих искупалось энергией и энтузиазмом, страстным желанием победить. «Последние два дня мы со Шредером вовсе не спали и не раздевались хоть бы на несколько минут отдыха. Мой верный слуга Осип как-то достал в большом количестве кофе и чай, все мы, чтобы не заснуть над работой и возбудить нервы, пили крепчайшую заварку и днем и ночью. Но все-таки клевали носом, дремали или бессмысленно задумывались — спя таким образом с широко открытыми глазами. Василий (натурщик) то и дело расталкивал нас. В последнюю ночь мне пришлось сделать несколько аксессуаров из воска: мечей, скипетров, держав и других мелких вещей, которые нельзя было сделать из мягкой глины. Я не знал способа, как приготовить воск специально для лепки, и лепил из свечного воска, разминая его в перстах. Это так трудно и больно, что через три часа работы требовался отдых для пальцев. Пальцы опухали, не шевелились, и на свои руки я уже не мог рассчитывать. Посмотрел на Шредера — он сидел как мертвый, а Василий заснул, и я с горя заплакал от боли, от отчаяния, плач превратился в рыдания, которые разбудили Василия. Он довел меня до умывальника и вылил на пылавшую голову кувшин холодной воды. То же и со Шредером: Василий напоил нас чаем, подбодрил словом, а в окно уже смотрело утро. Многое в модели не было окончено: приближался роковой момент, и надо тащить модель этажом выше, но оказалось, что она не проходит в дверь… Надо было брать разрешение на ломку двери у академического полицмейстера. Глядя на эту возню, я подумал, как трудно и рискованно поднять эту мягкую и сырую модель по узкой винтовой лестнице. Надо сказать, что это был всемирный конкурс, и иностранцы экспонировали свои проекты — все проекты были уже на месте, кроме нашего. Я сел у стола и говорю Шредеру:

— Ну, Иван Николаевич, я не могу присутствовать при почти верной гибели нашего труда. Не встану с места, пока не скажете мне, что она погибла или доставлена благополучно. Пусть с моделью пойдут Осип и Василий…

На следующее утро во всех газетах появилось имя победителя конкурса. Микешин проснулся знаменитым.

Согласно записи в метрической книге Смоленской духовной консистории Михаил Микешин родился 9 февраля 1835 года в селе Максимково недалеко от уездного города Рославля, крещен в максимковской церкви. Церковь эта, хоть и в плачевном состоянии, до наших дней дошла. Построена она в 1752 году на средства княгини Н.П.Мещерской и была домовой церковью княжеской усадьбы. Затем, когда вокруг поместья образовалось село, был открыт приход, и церковь была освящена в честь Казанской иконы Божьей матери.

Сейчас сохранилась только коробка здания, но тем не менее ее часто посещают желающие почтить память знаменитого земляка.

Микешин оставил нам многочисленные воспоминания о своей жизни о дорогих ему людях, о важнейших событиях в его судьбе. Воспоминания эти печатались в журнале «Пчела», а также в других российских художественных журналах2. В 1969 году журнал «Неман» (№ 11) опубликовал отрывки из воспоминаний Михаила Осиповича, подготовленные внучатой племянницей художника Клавдией Петровной Ремизовой.

Осип Егорович Микешин, отец художника, занимал в городе место соляного пристава, жалование имел небольшое. Старшие дочери были на выданье, поэтому, с целью экономии, семья вынуждена была жить в деревне.

Заниматься воспитанием сына у Осипа Егоровича времени не было. Большое влияние на формирование характера внука оказал дед, отец матери Дмитрий Андреевич. Символично, именно его портрет был первой в жизни скульптурной работой Микешина. Когда тот был при смерти, в каком-то порыве Миша взял кусок глины и стал лепить. «Целый час подряд дед был покоен, т.е. оставался в забытьи или дремоте. У меня кипела работа…В ушах у меня звенело. Я весь был в холодном поту, и кроме моей работы да покойного оригинала, т.е. спящей головы деда, для меня не существовало в этот час ничего в божьем мире. Дед попросил придвинуть и наклонить к нему мою работу, чтобы ему удобно было посмотреть на нее. Никогда я не забуду впечатления, которое произвела на него моя скульптура.

— Мишуха! Ты художник, — сказал он слабым голосом. — Стремись, чтобы мимо всех препятствующих тебе условий ты мог попасть в Академию Художеств в Петербурге, учись…учись.»

К этому времени мальчик уже неплохо освоил азы живописи. Уроки ему давал местный богомаз Тит Андронович.

Когда Мише исполнилось восемь лет и пришло время его учить, семья перебралась в Рославль, где мальчика определили в начальное народное училище, но и оставили под присмотром няньки Ганки.

Дети обычно любят своих родителей и нянек, воспринимая их любовь и заботу как должное, и редко кто из них в юном возрасте пытается ответить заботой на заботу. Юный Миша Микешин был редким ребенком. «В порыве чувств к ней я дал себе клятву озолотить ее (в буквальном смысле с головы до ног) и притом не иначе, как на средства, заработанные собственными руками. Был у нас в городе еврей-переплетчик Мошка, работал он для монастыря и по частным домам. В особенности на его монастырских кожаных переплетах прельщали меня штампованные золотом на корешках арабески. Вот я и вознамерился заказать ему узорчатую золотую кожу, чтобы из такой кожи сделать Ганне золотые башмаки, а потом, мечталось мне, как-нибудь заработаю денег и закажу ей из золототканой материи, из которой шьют поповские праздничные ризы, — юбку, а фартук, рубаху и повязку на голову потом придумаю, из чего построить.

Средства к заработку денег у меня тогда были под рукой довольно рано, т.е. с 4-5 летнего возраста я чертил и рисовал все, что придет мне, бывало, в голову, так что к своему десятилетнему возрасту я уже довольно бойко (конечно, сравнительно со своими сверстниками) рисовал. И как только заметил, что некоторые сюжеты, изображаемые мной начали обращать на себя внимание и любопытство товарищей, я и начинал в них себя совершенствовать, так что находились покупатели из числа моих богатых товарищей — сыновей соседних помещиков.

Самыми популярными сюжетами были: «гицыль», т.е. собачник, какая-то мрачная и для нас вполне таинственная личность. Говорили, что «гицыль» этот был какой-то уголовный преступник, которому вместо казни вменено было в обязанность истреблять собачий пролетариат города Рославля. Попробовал я изобразить его и пробой этой сразу заинтересовал товарищей. Ее взял себе наш учитель русского языка. Вслед за тем я повторил это изображение и второй и десятый раз, каждый раз с большим и большим совершенством, так что, только окончу, бывало, рисунок, тотчас же и выменивают его у меня товарищи на бабки, орехи, калачи, и, наконец, деньги.

Эта драматическая фигура, попавшая в моду, в интерес дня, была первым предметом, посредством которого мне в руки попала материальная мзда, что и послужило началом профессии, усвоенной мною на всю остальную жизнь и до сего дня. Платили мне по 10 коп. и даже по 15 коп. за экземпляр, и эти заработки попадали в мамину копилку для озолочения няни Ганки».

Кстати, башмаки из тисненой золотом кожи для крепостной старухи, в конце концов, были сшиты.

Другим популярным сюжетом микешинских рисунков была лихая тройка жившего тогда в Рославле «барина Вонлярлярского».

Окончив с отличием уездное училище, Микешин поступил в смоленскую гимназию. Он по-прежнему идет первым учеником по литературе и истории, увлекается рисованием и живописью. Именно в это время был написан портрет Семена Полозова, хранящийся в фондах Рославльского музея. 14-летний автор старательно выписывает одежду модели, и, судя по всему, неплохо передает и портретное сходство.

Время пребывания Микешина в Смоленской гимназии совпало с обороной Севастополя. «Бюллетени с театра войны, — вспоминал Микешин, — страшно волновали всех от мала до велика. Ходуном ходили наши сердца под гимназическими мундирами. Много раз возникало в среде товарищей желание поголовно ополчиться и отправиться в Севастополь умирать».

Окончить гимназию Микешину не пришлось. Пережив горечь первого неразделенного чувства, он организовал из гимназических друзей «тайный орден» женоненавистников. Собрания «ордена», проходившие у Микешина, заканчивались по «Уставу» тем, что «братья» выпивали по стакану воды, заедая кусочком черного хлеба с солью. Случилось, что в состав «братьев» затесался по чьей-то опрометчивой рекомендации родственник губернатора, молодой человек по прозвищу «Кобель». Он незаметно налил в стаканы принесенную с собой водку, за что был нещадно избит оскорбленными в лучших чувствах «братьями». Дело получило огласку. Отца вызвали в Смоленск и предложили выбор: или мальчика публично высекут розгами, или он будет исключен из последнего класса гимназии с «волчьим билетом». Отец увез Мишу в Рославль.

Он устраивается чертежником на строительство Московско-Варшавской дороги. Дорога эта имела важное военно-стратегическое значение, поэтому строительство велось под контролем самого императора. Главным подрядчиком на строительстве участка, проходящего через Малоярославец, Рославль и Борисов, был отставной поручик Александр Александрович Вонлярлярский, тот самый, чью тройку так успешно рисовал Миша Микешин.

Вонлярлярские — шляхтичи немецкого происхождения, по семейным преданиям — потомки рыцарей из местечка Ляр под Баден-Баденом. Несколько поколений Вонлярлярских служили России. Их потомки расселились по многим губерниям. Один из них, участник Суворовских походов Александр Васильевич Вонлярлярский, выйдя в отставку и женившись на Софье Ивановне Храповицкой, занялся обустройством своей усадьбы под Смоленском, названной им «Раем», ему же принадлежали имения Ольша и Вонлярово. Александр Васильевич имел четырех сыновей, которые по семейной традиции проходили службу в гвардейских полках русской армии, а по выходе в отставку проживали в доставшихся им по наследству имениях. Старший сын Александр получил в наследство имение Вонлярово. Усадьба «Рай» досталась Василию.

Александр Александрович обратил внимание на талантливого юношу, которого опекал еще и потому, что тот сдружился с его сыном Александром.

Микешин часто гостил в Вонлярово, где к нему относились как к родному. Особенно привязался он к хозяйке имения, жене Александра Александровича Вере Дмитриевне, урожденной Полторацкой, родной сестре друга Пушкина Сергея Полторацкого и двоюродной сестре А.П.Керн. Кроме того, ее родная тетка Елизавета Марковна была женой Президента Академии Художеств А.Н.Оленина. В имении собирались люди блестяще образованные, там всегда было многолюдно и весело. Все в семье были музыкальны, часто устраивались домашние спектакли, для которых специально готовились костюмы. В Рославльском музее экспонируется карандашный набросок, выполненный Микешиным в Вонлярово «Мужчина с кубком». На модели старинный костюм, явно театральный. Вообще, бывая в Вонлярове Микешин много рисовал. Рисовал окрестности имения и его обитателей, жанровые сценки, большая часть которых хранится в частных собраниях. Позже, уже студентом Академии, Микешин приезжал в Вонлярово на каникулы. Здесь в 1853 году он работал над внутренним убранством усадебной церкви Александра Невского. В 1874 году по его эскизам в церкви были установлены полированные мраморные колонны, по сей день украшающие ее алтарь. Тогда же по эскизам Микешина были сделаны две большие гранитные вазы для украшения Вонляровского парка. В настоящее время обе они находятся в Смоленске. В Вонлярово Микешин познакомился с помещицей Орловой-Денисовой, которая заказала художнику картину, посвященную своему отцу, герою 1812 года полковнику Никитину. Сейчас эта картина находится в экспозиции музея «Бородинская панорама». Самому Никитину картина очень понравилась, и он даже подарил художнику свой портрет.

Видя талант юноши, его страстное желание стать художником, Александр Александрович на свои средства отправил Микешина на учебу в Петербургскую Академию Художеств. Знакомство Микешина с другим Вонлярлярским, Василием Александровичем было недолгим, тот умер в конце 1852 года, но оказал на молодого художника также большое влияние. В 1832 году Василий Александрович учился в школе гвардейских прапорщиков, где в это же время обучался и М.Ю.Лермонтов, с которым у Василия завязались дружеские отношения. Дружба эта продолжалась и после выхода обоих из училища. Вонлярлярский скоро вышел по болезни в отставку в чине поручика. Последние годы жил в Москве, где начал писать рассказы, повести, романы и довольно скоро стал одним из популярнейших беллетристов своего времени, приобретя шутливое прозвище «Смоленский Дюма». Он написал четыре больших романа, самым известным из которых был роман «Большая барыня».

Василию Александровичу понравился юный талантливый провинциал, он любил с ним беседовать, рассказывал о своей молодости, о дружбе с Лермонтовым. Тогда же Микешин написал портрет этого Вонлярлярского, который сейчас хранится в пятигорском музее Лермонтова.

Василий Александрович подарил Микешину тему для его первой большой картины. Он посоветовал Микешину съездить в расположение лейб-гвардии конного полка, который на лето расквартировывался в Стрельне, и написать картину из жизни царской артиллерии. Искушенный в столичных интригах Василий Александрович знал, что шефом полка был сам Государь, который очень ценил картины, изображающие его войско. Микешин в Стрельну съездил, посетив другие близлежащие селения, и в центре Ижоры увидел колодец, к которому за водой приходили окрестные крестьянки, и где поили лошадей конногвардейцы. Сцена, увиденная им у колодца, легла в основу картины «Лейб-гусары у водопоя». Произведение это находится в фондах Третьяковской галереи, а в течение нескольких лет экспонировалось в Рославльском музее. Картина принесла Микешину малую серебряную медаль, более того, ее купил для себя Николай I. Это факт известный. Но картина эта принесла молодому художнику и первые страдания создателя.

«…Благодаря раннему знакомству с техникою масляной живописи я мог на первых порах поступления в Академию в батальный класс прямо приступить к живописи. Сюжетом для своей первой пробы я выбрал деревенскую сцену, подмеченную мною в какой-то чухонской деревушке…действующими лицами были чухонские дети и конно-гренадеры. Фоном для сцены должен быть двор, полуразобранные повети и заборы чухонской избенки. Все бы казалось ладно, но…между постройками, изображенными на фоне, оставался свободный просвет, в котором нужно было показать «даль». На беду мою в Эрмитажной или академической картинной галерее мне ужасно понравилась группа впервые увиденных мною итальянских «пиний». Их куполовидные верхушки, по мнению моему, отлично пришлись бы на моей картине. Сказано — сделано, и на моем чухонском дворе разрослась роскошная группа пиний, а за ними, к горизонту, я возжег пламень вечерней зари…просто прелесть!!!»

Вот эти злополучные пинии и стоили Микешину многих переживаний.

Картину купил император. Такого успеха юный художник вовсе не ожидал, но его реакция на радостное событие была для многих непонятной.

«Нечто совершенно неожиданное совершилось со мною: при взгляде на свое произведение я сгорел от стыда и раскаяния <…>

Мои итальянские пинии на фоне картины остались пока незамеченными: но настанет момент, кончится выставка, возьмет мое бедное чадо Государь к себе во дворец, станет на семейном совете показывать свою покупку своей августейшей фамилии…тут-то и будет замечено мое преступление».

А когда несчастный узнал, что за картину его царь заплатил 150 рублей, ужас его был непередаваем. Он даже попытался забрать картину назад, а деньги вернуть. Наконец, не выдержав напряжения, он рассказал о своих мучениях конференц-секретарю Академии В.И.Григоровичу. Тот, рассмеявшись, утешал его, приговаривая: «Ох, ты, юность отпетая, ах, вы, красная девица!!!»

Медаль свою Микешин заложил на следующий день после получения: хотя за учебу платил Вонлярлярский, каждодневные потребности юноше приходилось обеспечивать самому.

«Не было у меня в Петербурге, в этом омуте суеты, ни родных, ни знакомых. Аппетитом я обладал чудесным, хотя моему деятельному желудку почти постоянно приходилось тосковать от недостатка работы. Эта-то голодная тоска желудка — лично для меня — послужила самым настоящим толчком к изобретательности; <…>. Занятый лекциями и специальными классами в Академии, посещая в качестве вольнослушателя университет, все остальное время я употреблял на приискание работы и на исполнение оной. Эта приватная работа состояла в том, что изредка приходилось рисовать на дереве этикетки для оберток чая, папирос и т.п. с гонораром примерно по одному рублю за рисунок. Подобная работа представлялась очень выгодной, потому что рисунок делался в один день, а рубль, полученный за него, мог кормить меня чуть ли не целую неделю. Начали потом перепадать изредка и журнальные работенки, которые еще лучше оплачивались, но все эти заработки не были регулярными…».

Здесь нужно упомянуть еще об одном рославльском знакомстве Микешина. Михаил тогда познакомился с молодым человеком из бедной мещанской семьи, который, так же как он сам, мечтал стать художником. Был он на пять лет старше и звали его Афанасием Рокачевским. Они одновременно поступили в Академию в 1852 году. Рокачевский попал в класс автора знаменитого «Медного змия» Федора Бруни. Специализировался он на портретной живописи. Впоследствии, получив звание Академика, Афанасий Ефимович поселился в Киеве, где и прожил до конца своих дней, оставив по себе хорошую память как портретист и как основатель общедоступной рисовальной школы при Киево-Печерской Лавре. В 1854 году, когда Микешин и Рокачевский учились на втором курсе, Афанасий Ефимович написал портрет своего приятеля, а впоследствии и родственника. (Он был женат на сестре Микешина). «Портрет молодого Микешина» является собственностью Смоленского музея, но сейчас экспонируется в Рославле. На портрете изображен очень красивый и очень молодой (Микешину здесь всего 19 лет) человек с темными волнистыми волосами. Лицо открытое, очень к себе располагающее. Одет он в белую сорочку с высоким крахмальным воротничком, галстук завязан бантом, на плечах шуба с большим красивым меховым воротником. И остается только гадать, то ли Рокачевский сам «принарядил» приятеля, то ли к 1854 году материальное положение художника значительно улучшилось.

Он и сам отмечал, что успех первой картины принес в его жизнь перемены к лучшему. На него обратили внимание при дворе, стали поступать хорошо оплачиваемее заказы, в том числе и от членов царствующей фамилии. Так, в том же 1854 году, когда был написан портрет, Микешин исполнил шесть сцен из быта донских казаков и большой рисунок «Фельдъегерь на Кавказе». Был он приглашен преподавать рисование Великим княжнам Марии и Евгении Максимилиановнам. Великие князья Николай и Константин Николаевичи брали его с собой в качестве художника в свои поездки по стране. Огромное количество рисунков и набросков, отображающих быт, природу, типы Белоруссии, Украины, Кавказа и Закавказья были вывезены им из этих поездок. Вот как описывает Микешин поездку на Кавказ в 1858 году, когда там шла война: «Перед глазами, как в калейдоскопе, чуть не ежечасно сменялись впервые видимые типы, племена, костюмы, бытовые и боевые сцены, ежеминутно захватывало дух то от восторга, перед величественностью и грандиозностью природы, то от страха самосохранения при головоломных переходах, то от неприятельских пуль, то, наконец, от постоянного нервного напряжения и крайнего физического утомления. Зачастую приходилось делать мне, непривычному к верховой езде, переходы в 60-70 верст верхом на случайных и часто невыносимо тряских на ходу лошадях по каменным кручам и стремнинам, да к тому же еще впроголодь, вследствие того, что при чрезмерно кратких остановках отряда я не успевал, как другие пообедать или хоть перекусить, а спешил я урвать хоть немного времени, чтобы занести в свой дорожный альбом несколько черт и набросков из виденного мною, чтобы по таким одному мне понятным заметкам впоследствии воссоздать в более ясном виде свои впечатления». Так что среди 25 наград, которыми был награжден за свою жизнь Микешин, медаль «За покорение Кавказа» была одной из самых памятных.

Такой успех не вскружил голову юному художнику. Он продолжал много и упорно работать, одну за другой получая академические награды: большую серебряную медаль за композицию «Битва при Кашкадыкларе» (1855), малую золотую за работу «Падение литовской крепости Пиллоны» (1857), большую золотую за историческое полотно «Граф Тилли в Магдебурге» (1858). Последняя из упомянутых работ повествует об одной из страниц Тридцатилетней войны. В картине изображен эпизод захвата в мае 1631 года войсками командующего армиями Католической лиги графа Тилли протестантского города Магдебурга, в котором был учинен жесточайший разгром. В этой работе уже чувствовалось умение построить картину, подчинить свет и цвет созданию выразительного образа, то есть видна была хорошая школа, так что и большая золотая медаль и шестилетняя поездка для совершенствования за границу были вполне заслуженными.

Однако многие его создания или вовсе не дошли до зрителя «по причинам от автора не зависящим», или погибли в результате войн и революций.

Странная судьба выпала на долю памятника освободителю Сербии Георгию Черному, Карагеоргию, руководителю первого восстания против Османской империи, основателю династии Карагеоргиевичей, над которым Михаил Осипович работал в конце 1860-х годов.

Проект памятника вызвал живой интерес у властей Сербии. Автора наградили рыцарским крестом «За независимость Черногории», а сербское «Ученое дружество» избрало его своим почетным членом. Эта работа сделала Микешина весьма популярным в южнославянских землях, но дальнейшая судьба памятника оказалась запутаной.

В 1867 году личным письмом князь Михаил III Обренович пригласил Микешина в Сербию для переговоров о сооружении монумента, но, прибыв туда в следующем году, он уже не застал Михаила III, павшего в Топчидере от рук тех сторонников Карагеоргиевичей, что соперничали с Обреновичами. В этих условиях не могло быть и речи об установке памятника основателю династии Карагеоргиевичей, тем не менее Микешина встретили радушно и предложили новый заказ — проект памятников убиенному Михаилу Обреновичу для Белграда и Топчидера. Оба эти проекта были быстро подготовлены Микешиным и получили высочайшее одобрение. Однако сооружение памятников отложили, решив сначала собрать средства, необходимые для их установки. Уезжая из Сербии, Микешин разрешил оба проекта издать, а вырученные деньги присовокупить к собираемым суммам.

Сборы пожертвований затянулись. А затем международный конкурс на этот проект объявило уже сербское правительство, и Михаил Осипович получил личное письменное приглашение принять в нем участие. Но конкурировать с самим собой под своим же именем скульптор не захотел. Свой проект он направил под девизом «To be or not to be». Комиссия была телеграммой извещена о высылке «проекта английского художника» за восемь дней до истечения заданного срока. Велико было изумление Михаила Осиповича, когда он узнал, что комиссия, собравшись преждевременно, подвела итоги конкурса и вручила премии, хотя ни один из семнадцати проектов полностью не удовлетворил ее требованиям.

Одновременно поступило сообщение из Белграда, что проект под девизом «To be or not to be» опоздал на один день. Микешин выразил протест, и комиссия рассмотрела проект, признав его лучшим. Однако итоги были объявлены, премии выданы. Словом, монумент так и не был установлен.

С 1867 по 1875 год Микешин регулярно выполнял заказы Морского министерства, в том числе им были созданы скульптурные портреты выдающихся деятелей военного флота России.

В 1873 году в Николаеве на пересечении Адмиральской и Соборной улиц был воздвигнут величественный монумент адмиралу Самуилу Грейгу, который Михаил Осипович выполнил совместно с А.М.Опекушиным. Деньги на строительство были собраны моряками и жителями Николаева. Однако в 1922 году «благодарные потомки» памятник сняли, плиты с надписями сбросили в Ингул, а якоря и трофейные пушки передали в историко-археологический институт. На освободившийся пьедестал был поставлен памятник В.И.Ленину, однако несоразмерно маленькая фигура пролетарского вождя не соответствовала высокому постаменту, и вскоре монумент снесли, а статую передали в город Первомайск. После Великой Отечественной войны бронзовую фигуру С.К.Грейга отправили на переплавку. Сейчас о памятнике можно судить лишь по старым фотографиям.

И еще об одном не дошедшем до наших дней микешенском памятнике, установленном в Николаеве. В ночь на 20 января 1855 года при обороне Севастополя во время одной из вылазок русского отряда под командованием лейтенанта Н.А.Бирилева Игнатий Шевченко в бою заслонил грудью командира. Вся Россия узнала об этом подвиге. В стране начался сбор средств на сооружение памятника матросу-черноморцу, эскиз которого выполнил Микешин. Бюст героя изваяли в литейной мастерской Адмиралтейства из трофейных пушек, захваченных в русско-турецкую войну 1828–1829 годов.

В августе 1874 года монумент, который стал первым в России памятником рядовому матросу, установили у флотских казарм в Николаеве. В 1902 году памятник Игнатию Шевченко перевезли в Севастополь и смонтировали на территории морских казарм. К сожалению, в годы Великой Отечественной войны памятник был разрушен. После войны в Севастополе был поставлен новый памятник Игнатию Шевченко, авторами которого стали скульптор А.Сухой и архитектор Э.Кекушева.

Хотя в основном Микешин был занят работой над памятниками, выполнял он иногда и живописные работы. Так в конце 1880-х годов он исполнил один большой, два маленьких иконостаса и три запрестольных образа для главного православного собора в Ташкенте. Для их установки и росписи плафонов Михаил Осипович предпринял трудное и изнурительное путешествие в Ташкент на верблюдах с множеством помощников, включая даже плотников, и объемистой кладью через песчаную степь, где путники изнывали от зноя и жажды.

«Работа была закончена блистательно, и редкий путешественник по Средней Азии отказывает себе в удовольствии посетить храм и полюбоваться достоинствами работ Микешина», писал в статье на смерть Микешина А.Уманский3.

Увы, современникам полюбоваться столь редкими в творчестве Микешина живописными работами не представляется возможным. Уникальный Ташкентский военный Спасо-Преображенский собор, построенный по эскизу архитектора Розанова, и который кроме микешинской живописи украшала и прекрасная лепнина, в тридцатых годах прошлого века был снесен.

Похожая судьба постигла другую, выполненную для Ташкента, работу Микешина. Начальник туркестанского края М.Черняев предложил Михаилу Осиповичу создать проект памятника «Воинам, павшим при штурме Ташкента 15 июня 1865 года». Проект получил высочайшее одобрение, гравюра с его изображением появилась в № 31 журнала «Нива» за 1883 год. Однако вскоре Черняев оставил свой пост, и потребные для сооружения памятника суммы так и не были собраны.

Красноречива участь и последней, по мнению многих специалистов, одной из лучших работ Михаила Осиповича — памятника Екатерине II для Краснодара.

Памятник был заказан скульптору Краснодарским казачьим обществом в ознаменование столетнего юбилея переселения на Кубань казаков Черноморского войска, и, по словам Микешина, должен был стать «наглядной историей Кубанского казачьего войска от его начала до наших дней».

В январе 1893 года он набросал пером первый эскиз композиции и в течение трех лет усиленно работал над моделью памятника, оставляя на сон считанные часы, отказывая себе в летнем отдыхе. Видимо, это перенапряжение привело к инфаркту и внезапной смерти художника 19 января 1896 года.

В августе того же года в Большом Дворце Петергофа император и императрица в присутствии министра императорского двора, генерал-адъютанта графа И.И.Воронцова-Дашкова, военного министра, генерал-адъютанта П.С.Ванновского-Уманского, а также начальника главного управления казачьих войск генерал-лейтенанта В.А.Бунакова осмотрели модель памятника, которую представляла вдова художника Мария Петровна. Объяснения давал архитектор Е.Е.Баумгартен, зять Микешина, принимавший участие в создании архитектурной части. Эффектный и оригинальный памятник заслужил одобрение высокой комиссии и был допущен к установке.

Сооружением монумента руководил ученик Микешина Борис Эдуардс под наблюдением особой войсковой строительной комиссии. 9 сентября 1896 года прошла его торжественная закладка, но завершилось работа лишь спустя одиннадцать лет. 6 мая 1907 года в памятник Екатерине II был открыт и вскоре стал одной из самых больших достопримечательностей Екатеринодара.

Но уже в 1920 году он был демонтирован, а в 1931 году и вовсе сдан на переплавку.

В 2002 году было принято решение восстановить монумент. Возглавил работу заслуженный художник России А.А.Аполлонов, главной задачей которого было точное воссоздание последнего шедевра великого ваятеля. Этот памятник был открыт 8 сентября 2006 года, спустя почти сто лет после первой установки.

Прославившись, как скульптор-монументалист, Михаил Осипович не оставлял живопись, был он и неплохим книжным графиком. Широко известны его иллюстрации к Пушкину и Некрасову, но особенно любил художник Гоголя и Шевченко. Обладавший чувством юмора, он делал шаржи на своих знакомых. Одна из таких работ — дружеский шарж на Тараса Шевченко — экспонируется в Рославльском музее. Популярны в России были лубочные картинки художника, наибольший успех выпал на долю листа «О цыгане, мужике и его кобыле», который был выпущен многотысячными тиражами. Обращался Михаил Осипович и к декоративно-прикладному искусству. По его эскизам были исполнены гранитные вазы для Вонляровского парка и занавес клуба художников в Петербурге, а росписи изразцов у него получались настолько удачными, что некоторые из них император Александр II приобретал для подарков зарубежным гостям. В Рославльском музее хранится портрет Е.И.Полозовой работы В.С.Крюкова. На шее Елены Ивановны — красивая подвеска, которая по семейным преданиям (Микешины и Полозовы были в родстве) была изготовлена по рисунку Михаила Осиповича.

Обладал Микешин и литературным даром, его воспоминания, заметки и очерки написаны живо, увлекательно и остроумно. По большей части печатались они в издаваемом Микешиным журнале «Пчела», одном из лучших иллюстрированных изданий его времени.

Знаток старины и собиратель древностей, Микешин состоял почетным членом археологического института; был одним из создателей общества эсперантистов в России и клуба художников в Петербурге. Он был организатором проведения Шевченковских годовщин в Санкт-Петербургской Публичной библиотеке. В годы русско-турецкой войны Михаил Осипович — член славянского благотворительного общества — принимал участие в снаряжении санитарных отрядов на театр военных действий.

С Рославлем Михаил Осипович не прекращал связь и тогда, когда приобрел всероссийскую известность. Здесь жила его сестра, которую он навещал, и каждый приезд становился событием. Именитые рославльчане наперебой приглашали земляка в гости. Один такой, на первый взгляд обычный визит сделался важным для русского искусства: квартирантом дома купцов Голиковых, где принмали Микешина, оказался ученик Рославльской гимназии Сергей Коненков, который много лет спустя, уже сам ставший мировой знаменитостью, рассказывал сотрудникам Рославльского музея о впечатлени произведенным на него Микешиным, с творчеством которого был уже знаком.

Коненков был вхож в дом сестры Микешина, видел рисунки, наброски и живописные работы художника, слышал рассказы о том, как смело вел себя Микешин, работая над памятником «Тысячелетие России». Но знаменитый земляк поразил его воображение. Он вспоминал, что был Михаил Осипович статным, красивым человеком, курил сигару. Встреча была мимолетной. Микешин на мальчика вряд ли обратил внимание. Но Сергей осознал, что рисование, лепка, все то, что в крестьянском быту считалось баловством, может быть профессией, может дать человеку и славу, и достаток, и с этого момента он стал примерять профессию на себя. Влияние Микешина на его судьбу Коненков определил короткой фразой: «Не будь Микешина, и меня, может быть, не было бы»4.

Думается, и на судьбу Веры Мухиной Микешин также оказал влияние. Вера Игнатьевна родилась в Риге, детство провела в Феодосии, но и дед, и отец ее были Потомственными Почетными гражданами Рославля. Мухины вели торговлю с Западной Европой через Балтику, у них были склады и дома в Риге, и Игнатий Кузьмич отправил жену рожать в большой город с хорошей медициной. Имя Микешина было Мухиной хорошо знакомо, и, может быть, не без его влияния она выбрала скульптуру как предмет творческого выражения.

Рославль любил Микешина, восхищался им и гордился. И Микешин любил город своего детства и ранней юности, с удовольствием наблюдал, как Рославль перестает быть захолустным. Кроме Московско-Варшавского шоссе, к строительству которого Микешин приложил руку, вскоре через Рославль прошла и Риго-Орловская железная дорога. Город стал железнодорожным узлом, здесь появились профильные мастерские и техническое училище. Заработал в городе и телеграф.

К этому новшеству Микешин не остался равнодушен. В экспозиции Рославльского музея имеется небольшой набросок, изображающий окраину города, водоем, окруженный кустарником, а на дальнем плане — телеграфные столбы и надпись: «17 июня 1856 г. Рославль». Дата стоит не случайно. Микешину приятно было показать столичным знакомым, что и в Рославле есть телеграф.

В середине 50-х годов XIX века телеграф был большой редкостью, и, к слову, рославльские столбы привлекли внимание Ф.И.Тютчева, который в 1855 году проездом в Овстуг останавливался в Рославле, и здесь услышал переданное по телеграфу сообщение об оставлении Севастополя...

Смоляне чтут память Микешина, своего великого земляка. В Рославльском музее есть зал, посвященный его творчеству, а в Смоленске в 1985 году установлен памятник ваятелю работы скульптора А.Рукавишникова.

Примечания

1 Стасов В.В. Избранные сочинения. М., 1952. Т. 2. С.483.

2 Паньшина И. «Наш Леонардо…» / Вступительная статья к «Воспоминаниям художника» // Неман. №11. Минск, 1969. С.130.

3 Уманский А.М. Памяти Микешина // Исторический вестник. 1897. Февраль. С. 641-642.

4 Цитируется по магнитофонной записи беседы С.Т.Коненкова с сотрудниками Рославльского историко-художественного музея в 1969 г. (РИХМ, п.ф. №752).

Источник: http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/10414.php