Тесаков Ким Дмитриевич

Kim Tesakov

(Род. 1936 г.)

Тесаков Ким Дмитриевич

Автобиографическая справка

Я родился в гор. Червене (под Минском в 60 км) 20 февраля 1936 г. Корни рода моего отца Дмитрия Семёновича Тесакова уходят куда-то на Смоленщину (тоже землю белорусскую); хотя и отец, и мать моя Ада Казимировна родились в гор. Червене (бывший Игумен) в бедных крестьянских семьях.

Мать моя была самым младшим ребёнком в семье. Росла она способным и пытливым человеком, тянулась к книге, к знаниям, обладала неплохим и довольно приятным певческим голосом. И всё это определило её судьбу: её, единственную из детей, сначала учили в школе, тратя на это немалые средства из скудных крестьянских материальных возможностей. Затем незадолго до войны (1941-45 гг.) она поступила в Белорусский государственный университет. Но тут война!!! Закончив университет уже после войны, моя мать стала учителем белорусского языка и литературы и преподавала в разных средних школах Беларуси этот предмет более сорока лет. Отец мой Дмитрий Семёнович был кадровым военным (окончил курсы командиров и служил в воинской части до самого начала войны). Он пользовался уважением сослуживцев, был принципиальным и волевым человеком.

Отец немного "музицировал" на гитаре (наигрывал некоторые известные в те времена песни и, даже романсы, бытовавшие в "простолюдьи".) К его, казалось бы, суровому характеру, подобное дополняло, не то чтобы какую-то сентиментальность, а, пожалуй, желание приобщения к чему-то духовному, возвышенному…

Должен также отметить, что отец мой был глубоко нравственным, чистым человеком, искренним и убеждённым в своих суждениях и поступках. И, как я помню, пройдя через самые сложные, в том числе и трагические испытания в конце своей жизни, он никогда и ни в чём не проявил колебаний или неуверенности.

Семья наша была сравнительно небольшая (трое детей, я - средний по счёту, мать и отец). Трудно сказать, какая она была, наша семья? Удачная или нет… Военная стихия, которая обрушилась лавиной и на нашу семью, перевернула все традиционные оценки, заставила по-иному, очень сложному и трудному, пересмотреть оценочные критерии, применяемые к обычной житейской логике. Отношение к нам, детям, со стороны родителей было разное.

Мать всегда было эталоном спокойствия, сдержанности, нежной женственности. Это особенно ощущал я, тайно считавшийся у неё любимым ребёнком, тем более, что и внешне, и, можно отметить, внутренне я был похож на мать. Она всегда проявляла мягкость и душевную отзывчивость, хорошо зная и понимая достоинства и недостатки каждого из нас, детей. Мать всегда старалась, не глядя на свою постоянную огромную занятость (помимо конкретной, чисто учительской работы, она часто совмещала её с должностями завуча и даже директора школы), уделять внимание каждому из детей - сестре, мне и младшему брату.

Отец по характеру был более суров (нам, детям, так казалось). Но вместе с тем ты чувствовали и какую-то заботливую теплоту… Я всегда понимал, что отец занят трудными, сложными житейскими проблемами, и не только ими одними.

В 1944 г. был освобождён от гитлеровцев Минск (и конечно Червень). Отца демобилизовали из армии и направили в Гродненскую область, в м. Желудок (тогда это был районный центр) - поднимать и укреплять народную власть и колхозную экономику.

Моё первое музыкальное "озарение" и первые профессиональные "музыкальные шаги", как ни странно, - всё это случилось именно там, в местечке Желудке… По приезде в Желудок мы поселились в довольно просторном пустовавшем доме, из которого спешно уехала в Польшу семья какого-то важного чиновника. В одной из комнат стояло, как я помню, старенькое пианино и, как оказалось, в довольно неплохом состоянии…

Я увидел этот музыкальный инструмент впервые… И когда "попробовал" звуки, был поражён и ошеломлён…

Ну, а потом я уже не отходил от пианино часами. Что со мной происходило?! Понять я, естественно, был не в состоянии…

Шло время… Я уже мог по слуху продемонстрировать свои "импровизации" окружающим. А однажды у нас в доме появился молодой человек. Симпатичный (я отметил это сразу), с белыми вьющимися кудрями, высокий, лет этак 25-27, с проницательным, но тёплым взглядом. Как оказалось, это был органист местного костёла. Костёл весьма эффектно смотрелся на высокой горке, особенно, в лучах заходящего солнца и расположен был как раз против нашего дома.

- Пан Юзеф, - так органист отрекомендовался и так именно просил называть себя в дальнейшем. Я потом узнал, что это моя мать нашла его и уговорила послушать меня и мои "импровизации". Радость была для меня непонятной, но огромной: пан Юзеф дал согласие заниматься со мной музыкой. Учитель это был удивительный!

Мы занимались не только игрой на фортепиано. Он неплохо играл сам, часто знакомил меня с музыкой классиков, особенно Баха, Шопена; давал познания элементарной теории музыки и сольфеджио. Сам пан Юзеф рассказывал, что учился в Музыкальном колледже в Варшаве и в Варшавской консерватории, но не закончил музыкального образования: помешала война…

Однажды я почувствовал в себе постоянно растущее тайное желание - попробовать сочинить что-либо своё…

Это желание заполняло всего меня и радостью, и страхом. Это были муки, которые я ранее не испытывал. И я попробовал…

Это была, помню, неуклюжая Полька и затем появилось что-то похожее на Прелюдию. Со временем я сочинил и другие произведения, конечно, в самых простейших формах и жанрах. Я довольно долго скрывал это, но когда скрывать стало невмоготу, я отважился и показал своё "творчество" учителю… Помню, как раскрылись глаза у моего дорогого пана Юзефа (тайна моя открылась…). Наши занятия продлились около двух лет. И я, к великому сожалению, не знаю ни имени, ни фамилии, ни дальнейшей судьбы моего первого музыкального наставника, которому я необыкновенно обязан и благодарен, и унесу это чувство к пану Юзефу в другой мир, когда придёт пора…

Вскоре случилось страшное и непоправимое - 12 июня 1946 года был зверски замучен бандеровцами отец; и мы, спустя некоторое время, переехали в город Гомель. Гомель показался мне большим и светлым, с просторными, залитыми солнцем, улицами. И хотя много еще было "военных руин", на это как-то не обращалось внимание, тем более, что всё увиденное воспринималось и оценивалось глазами подростка.
Наше старенькое пианино мы привезли с собой, и я, по возможности, старался регулярно заниматься. К тому же мой бывший учитель подарил мне маленькую нотную библиотеку. Это было великой радостью и в дальнейшем стало огромной помощью в моих самостоятельных музыкальных занятиях.

Я учился в обычной школе-семилетке, был активным участником школьной самодеятельности: пел в хоре и солировал, аккомпанировал на школьных смотрах и, конечно, играл и свои небольшие сочинения, за что (смешно признаться) даже получал какие-то призы.

А летом наступала для меня не менее интересная и удивительная пора - возможность по-настоящему слушать "музыку тишины"… Я становился пастушком.

Я пас восем коров (сначала досматривал одну свою Чернушку, затем стадо постепенно выросло за счёт настоятельных просьб соседей). Маме за это платили, и она могла к осени купить нам, детям, кое-что из одежды.

По окончании семилетки вопрос о моей дальнейшей судьбе был заблаговременно решён - Музыкальное училище.

Дирижёрско-хоровое отделение считалось первым в училище по сложности и объёму предметов (а, следовательно, и знаний), давало хорошую музыкальную подготовку; и я решил поступать именно на это отделение, ясно понимая, что композитор (в том, что я им стану, сомнений у меня не было) должен в музыке знать и уметь если не всё, то очень многое.

Поступил я в Музыкальное училище легко: всё, что требовалось на приёмных экзаменах, я сдал хорошо.

Правда, годы учёбы принесли разные ощущения. Были не только радости, но и горечь от встреч с рутинностью и бездарным формализмом. Не все предметы и не все педагоги радовали. Я не очень жаловал, например, геометрию, алгебру, химию. Всё это требовалось в объёме средней школы, ущемляя часы на музыкальные предметы. До сих пор я не могу с подобным положением согласиться, считая это нонсенсом.
Многие годы спустя я понял так же сущность назначения учителя (педагога): какое огромное и ответственное, гордое и благородное должно быть в предназначении человека, именующего себя педагогом (учителем, наставником). Это должно быть от Бога! В противном случае именуемый себя педагогом (учителем), часто даже не подозревая, становится моральным преступником, ничего полезного, кроме извращения, не дающим учащемуся (студенту). И, к величайшему сожалению, они, увы, с дипломами ВУЗов. Такие встречались в моей студенческой жизни, в Музыкальном училище в том числе.

Но хочу вспомнить светлой благодарной памятью Абрама Наумовича Галкина, преподавателя музыкально-теоретических дисциплин, и Елену Петровну Володько, моего преподавателя по фортепиано. Боже, как мне доставалось от них! Но и сколько хорошего, музыкантского, профессионального, человеческого, наконец, они дали мне и многим другим! Занимаясь в музыкальном училище, я приобщился к систематическому, насколько позволяло время, слушанию по радио музыкальных передач, особенно трансляции классической музыки. Сильнейшее впечатление произвела на меня опера болгарского композитора Любомира Пинкова "Момчил". Русских композиторов, их оперное, симфоническое, балетное творчество - всё это я старался не пропускать, тем более, что передачи эти, как правило, были воскресными.

В 18 лет в 1954 году я стал студентом Белорусской консерватории по классу композиции профессора Богатырёва Анатолия Васильевича. Поселили меня на "житие" в общежитие на знаменитой бывшей улице Цнянской в Минске… Ветхое одноэтажное деревянное строение барачного типа, с клопами и тараканами, с вечно пьяным, но всегда улыбчивым и тихим нашим комендантом "дядей Васей", с двумя "первобытными" газовыми плитами (по четыре конфорки каждая) на маленькой кухне, вечно продуваемой и холодной зимой и летом. На кухне всегда выстраивалась очередь, чтобы что-либо приготовить себе поесть.

Консерваторской наукой я занимался без особой любви, ибо тоже встретился и с рутиной, и с бездарным формализмом. Но специальными предметами, дающими кругозор и широту музыкального и общеобразовательного познания, я увлекался неистово. К тому же открыл в себе любовь к философским наукам, которая перешла в страстную потребность и сопровождает меня всю жизнь.

Но самым важным с первых месяцев жизни в Минске стали для меня концерты филармонии. Я впервые увидел и услышал "живьём" симфонический оркестр. Старался посещать все симфонические концерты (студентов пропускали в филармонию бесплатно). Концерты стали праздником души в моей студенческой жизни.

Начал усердно заниматься оркестрарием, дотошно стремился "пощупать" каждый инструмент симфонического оркестра. Открыл для себя великую магическую прелесть слушания музыки с партитурой в руках.

Жизнь бурлила!…

Моя нагрузка (а конкретнее - перегрузка) измерялась минутами… Я сдавал зимние и весенние экзаменационные сессии без особых сложностей. Придавало тщеславную трепетность к моей гордости студента-композитора внимание некоторых исполнителей, в основном моих коллег-студентов, к моему творчеству. Охотно исполнялись романсы, песни на стихи разных поэтов. А фортепианные пьесы "Воспоминание" и "Вальс" стали репертуарными в классе профессора М.А. Бергера, очень талантливого педагога и музыканта.
Казалось, ничто не предвещало беды…

20 февраля 1956 года в связи с моим 20-летием я устроил скромный студенческий "мальчишник". Вдруг мне стало плохо, хлынула горлом кровь, которой я захлебнулся. Подоспевшая "скорая" вытащила меня из клинической смерти. Утром больничный консилиум, определив диагноз, вынес приговор - туберкулёз лёгких (лопнула артерия в верхушке левого лёгкого). И потекли многомесячные больничные сроки, операция пережигания спаек, пневмоторакс (поддувание) и т.д…

Происшедшее ударило меня "обухом"…

Но началась каждодневная борьба за здоровье, за жизнь! Однажды, лёжа на больничной койке, я прочитал в "Известиях" заинтересовавшее меня небольшое сообщение о том, что в Новосибирске начала свой первый учебный год Консерватория им. М.И. Глинки. Я испытал большое волнение, тем более, что врачи настоятельно стали рекомендовать мне сменить климат, если я серьёзно хочу выздороветь. Сибирь очень подходила для меня своим резко-континентальным фактором. Перейдя на амбулаторное лечение, значительно окрепнув, я подал заявление об отчислении меня из Белорусской консерватории и покинул родную Беларусь, уехав в Сибирь.

Море солнца, крепчайшие морозы зимой, жарища летом - всё это быстро поправляло моё здоровье. О своём туберкулёзе я стал постепенно забывать и даже начал заниматься "моржеванием"…
Очень много работал над собой и на "кусок хлеба".

И уже в 24 года в 1961 году выдержал довольно солидный экзаменационный конкурс и стал студентом композиторского факультета Новосибирской консерватории им. М.И. Глинки в классе профессора Георгия Николаевича Иванова.

Сибирь - это совершенно новый, невообразимо фантастический, но и конкретно осязаемы и ощущаемый мир. Он сложен и прост, захватывающе огромен и разнообразен. Но этот мир податлив, как ребёнок, если открыться ему не чванливым гостем, а его, этого мира, частицей. Человек, который никогда не бывал в этом удивительном крае, понять его только по рассказам не в состоянии.

Это трепетное волнение я чувствую всегда, когда вспоминаю о прожитых восьми годах в Сибири. Она дала мне не только здоровье, но и отличную, в высшей степени профессиональную, композиторскую выучку. Учёба в консерватории вошла в своё нормальное русло. При том были обстоятельства, которые в немалой степени давали возможность учиться и зарабатывать на "хлеб насущный"… (от материальной помощи от матери с началом своей студенческой жизни ещё в Минске я отказался, понимая, что "отрывать" средства из её, сравнительно небольшого учительского заработка, мне, взрослому человеку, просто стыдно). Как и многие студенты, я подрабатывал частными уроками, преподаванием музыки в музыкальных и общеобразовательных школах.

Помню, что только на третьем курсе консерватории мне предложили за небольшой гонорар написать музыку к двум спектаклям Новосибирского кукольного театра, что я с благодарностью, разумеется, принял.

В 1963 году Дмитрий Дмитриевич Шостакович был приглашён курировать Новосибирскую консерваторию. Заслуга в этом принадлежала ректору консерватории умнейшему человеку и талантливому музыканту Арсению Николаевичу Котляревскому. Дмитрий Дмитриевич периодически приезжал в Новосибирск и посещал, как правило, множество музыкальных занятий. Конечно, студенты-композиторы (а нас было всего пятеро, по одному на курсе) стояли на первом месте. Хочу подчеркнуть, что с появлением Шостаковича уровень и значимость Новосибирской консерватории поднялись очень высоко. Кураторство длилось, к сожалению. недолго: не позволяло состояние здоровья Дмитрия Дмитриевича.

Заканчивал я консерваторию с большим оперным актом "Два капитана" на собственное либретто по мотивам романа В. Каверина.
К этому времени ностальгия по моей родной Беларуси подошла, что называется, к своей последней верхней черте. И весной 1966 года я переехал в Минск. С этого момента началась моя большая самостоятельная творческая и общественная жизнь.

Родина… как дорого этот клочок земли на милой Червеньщине. Он дорогой и ласковый, как материнский грудной сосок. Припадёшь к нему - и весь осязаемый мир, весь Космос - в нём…

В 1966 году я довольно быстро написал свою Первую симфонию (сказалась очень хорошая композиторская выучка). Это сочинение стало для меня своеобразной "визитной карточкой". Вскоре я был принят в члены Союза композиторов СССР (БССР), вёл вместе с интенсивной творческой работой активную общественную деятельность.

Очень обогащали поездки за рубеж, встречи со многими, очень разными по вкусам и убеждениям, музыкантами. На подобных встречах мы обменивались показами своих сочинений, устраивали дискуссии. Не обходилось и без скромных банкетов. Мне посчастливилось побывать в Чехословакии (тогда это было одно государство), Югославии, Болгарии, Польше, в обеих Германиях, Люксембурге, Бельгии, Голландии, Франции, Англии, Австрии и Греции. Для любого человека такие поездки - явление незабываемое, а для творческого - наполнение всей его духовной сущности контрастными эмоциональными ощущениями, огромным импульсом вдохновения. Моим постоянным местом жительства стал город Минск.

За последние годы отношение моё к жизни и задачам музыкального искусства претерпело значительные изменения, что считаю абсолютно естественным и нормальным, но от многого, что было пережито мною в прошлом, я не смею отказываться. Думаю, если бы жизнь начать сначала, я повторил бы её!

Минск, 25 мая 1999 года.

Биография Тесакова Кима Дмитриевича

Тесаков Ким Дмитриевич ( 20.02.1936 ), родился в Червоне Минской области. Композитор. В 1965 окончил Новосибирскую консерваторию по классу композиции Г. Н. Иванова. В 1966 - 1968 преподаватель Белорусской консерватории и Музыкального училища в Минске. В 1969 - 1971 заведующий редакцией музыкальной литературы издательства "Беларусь". С 1972 преподаватель средней специальной музыкальной школы при Белорусской консерватории.

Соч.: радиооперы - Багряная заря (по мотивам романов И. Мележа "Люди на болоте" и "Дыхание грозы", 1978), Полынь - трава горькая (по мотивам повести А. Осипенко "Жито", 1987); для солистов, хора и симф. орк. - оратории: Мы - белорусы (сл. Я. Купалы, П. Панченки, М. Танка, 1968), Хатынь (сл. Ф. Жички, 1974), Ленин думает про Белорусь (сл. Г. Буравкина, 1984), кантаты: Путь к звездам (сл. Л. Пановой, П. Дариенко и Л. Васильевой, 1963), Всегда с Лениным (сл. И. Волобуевой, 1969); для симф. орк. - симфонии: I (1966, 2-я ред. 1974), II Памяти Веры Хоружей (1967, 2-я ред. 1970), картина "Тарас на Парнасе" (1967), Белорусская увертюра (1968), пионерская сюита "Зарница" (1973); для цимбал и орк. - концерты: I (1974, вариант с орк. белорус. нар. инстр.), II (1986); струн. квартеты - I (1967), II (1972), III (1973), IV (1976), V (1979), VI (1980), VII (1982); для скр., альта и влч. - Трио (1961); для скр., влч. и ф-п. - Юношеское трио (1983); для скр. и ф-п. - Соната-поэма (1963); для скр. - сб. Альбом юного скрипача (1976); для влч. и ф-п. - Акварели (1976), Урок музыки (1985); для кларнета и ф-п. - Соната-поэма (1983); для гобоя и ф-п. - Соната-поэма (1983); для гобоя - Концерт (1965); для контрабаса и ф-п. - Партизанские фрески (1980);для трубы и ф-п. - Соната-поэма (1983); для цимбал и ф-п. - Драматическая пьеса, Рябиночка (1972), Лирический экспромт (1974), Адажио и Престо (1977), Праздничная фантазия (1978); для дух. инстр. и ф-п. - Дударик (1980); для дерев. дух. инстр. и ф-п. - Поющий рожок (1982); для орк. белорус. нар. инстр.- Минская сюита (1968, перелож. для симф. орк., 1972), Драма-сюита (1971), увертюра-фантазия "Белорусские вечерки" (1975), Симфониетта (1980); для ф-п. - циклы "Белорусские сувениры" (1974); для смеш. хора без сопр. - циклы: Мужество сердца (сл. Л. Ошанина, 1966), Триптих (сл. A. Ставера и В. Лукши, 1970), Из белорусской народной поэзии (сл. нар., 1971); для дет. хора - Смешные песенки (сл. К. Чуковского, 1973); для голоса и ф-п. - циклы: романсы на cл. Г. Вяткина (1960), Земля моя (сл. М. Танка, 1966); песни - Дай руку, брат (сл. Г. Яковлева, 1962), Всем на планете (сл. С. Кирсанова, 1966), Товарищ Теодоракис (сл. М. Ясеня, 1967), Свитязанка (сл. И. Скурко, 1968), Рута-мята (сл. С. Гавруссва, 1968), На площади Победы тишина (сл. Б. Ганкина, 1968), Край мой белорусский (сл. Н. Гилевича, 1968), Внуки Миная (сл. М. Ясеня, 1968), Комсомольские костры (сл. И. Скурко, 1968), С именем Ильича (сл. М. Танка, 1969), Принеманский край (сл. В. Шимука, 1970), Моя Белорусь (сл. В. Лукши, 1970), Брестский монумент (сл. А. Деружинского, 1971), Мы считаем своим, комсомольским (сл. Б. Брусникова, 1971), Песня о верных ленинцах (сл. Л. Ошанина, 1974), Два поля (сл. А. Вертинского, 1975), Ты моя единственная (сл. В. Шимука, 1983), Фронтовые подруги (сл. В. Шимука, 1984), Ветераны (сл. М. Матусовского, 1985), Пламя белых подснежников (сл. И. Акшевского, 1985), Чаровница (сл. Ф. Гуриновича, 1986); обр. белорус. нар. песни "Реченька" (1965); музыка к драм. спектаклям - "Золотой конь" Я. Райниса (1972), "Дед и журавль" B. Вольского (1973), "Спасибо, большое спасибо" А. Вертинского (1974), "Скажи свое имя, солдат" А. Вертинского (1975), "До третьих петухов" В. Шукшина (1976), "Огниво" Е. Сперанского по сказке Г. Андерсена (1976), "Золушка" по сказке Ш. Перро (1978); музыка к кинофильмам, в т. ч. "Демьянова уха" (1972), "Родная земля" (1972).