Бруни Николай Александрович

Bruni Nicholas

(1856 - 1935)

Николай Александрович Бруни, сын академика архитектуры А.К.Бруни, поначалу посещал Академию художеств вольноприходящим учеником по архитектуре. Однако большая склонность к живописному ремеслу перевесила у юного Н.Бруни семейную традицию — в 1875 году после окончания гимназии он был принят в Академию учеником по исторической живописи. Проявляя необходимое трудолюбие, академист Н.Бруни успешно постигал основы художественного мастерства.

В 1884 году за работу "Притча о богатом и Лазаре" он был удостоен уже малой золотой медали, а в 1885 году за программу "Овчая купель" по выходу из Академии получил звание классного художника первой степени.

В дальнейшем Н.А.Бруни сделал скорее служебную, чем творческую карьеру. С 1890 года он начал преподавать в Центральном училище технического рисования барона А.Л.Штиглица, с 1892 года стал надзирателем классов Академии художеств, в 1894 году был назначен инспектором классов Высшего художественного училища при Академии. В 1912 году Н.А.Бруни стал заведующим мозаичного отделения Академии. Работал он и как практический живописец. В 1906 году за свою деятельность Н.А.Бруни был удостоен звания академика.

___________________

А.В.Гоманьков

Священник Николай Бруни: дар и судьба

В истории мы иногда встречаемся с людьми, которые поражают нас не столько глубиной и силой своих талантов, сколько их разнообразием. Считается, что особенно богата такими людьми была эпоха Возрождения, и в качестве примера обычно приводится Леонардо да Винчи – великий живописец того времени, бывший одновременно инженером и изобретателем. Но если глубже вдуматься в эту тему, то можно заметить, что пример Леонардо да Винчи, по существу, – единичный, а таких единичных примеров можно найти немало и в других эпохах. Можно вспомнить о св. Иоанне Дамаскине, жившем в VIII в. и причисленном Церковью к лику преподобных, т. е. монахов, прославившихся подвигами поста и молитвы, но вместе с тем бывшем выдающимся богословом (борцом с ересью иконоборчества), философом, поэтом (автором многих молитв, до сих пор входящих в обиход православного богослужения: им составлена пасхальная служба, заупокойная служба, канон на Рождество Христово и др.) и композитором (автором той самой системы осмогласия, которая доныне составляет музыкальную основу всего церковного пения). Можно вспомнить Рене Декарта (1596 – 1650) – великого математика и великого философа и Блеза Паскаля (1623 – 1662) – физика (автора известного закона), математика (одного из основателей теории вероятностей), но вместе с тем глубокого и оригинального религиозного философа. Можно вспомнить и их современника, католического епископа Николая Стенона (1638 – 1686), беотифицированного папой Иоанном-Павлом II, богослова и анатома, ставшего также основателем стратиграфии – науки о геологическом времени. Можно вспомнить, что великий физик Исаак Ньютон (1642 – 1727) сам своим главным произведением считал толкование на книгу пророка Даниила, а великий поэт Иоганн Вольфганг Гёте (1749 – 1832) был министром при дворе одного из немецких курфюрстов, а кроме того, сделал весьма существенный вклад в морфологию растений и животных. Если обратить мысленный взор к России, то здесь можно, конечно, вспомнить Михаила Васильевича Ломоносова (1711 – 1765), оставившего свой след во многих естественных и гуманитарных науках, а также в русской поэзии. Можно вспомнить ещё, что такие русские поэты как Гаврила Романович Державин (1743 – 1816) и Александр Сергеевич Грибоедов (1795 – 1829) занимали весьма ответственные посты на государственной службе и трудились на этих постах с большой пользой для своего отечества. Можно вспомнить и Александра Порфирьевича Бородина (1833 – 1887), известного композитора и одновременно – известного химика…

Но действительной эпохой разносторонних талантов может считаться, вероятно, первая половина XX века. Это время таких людей как Альберт Швейцер (1875 – 1965) – крупнейший специалист по тропическим болезням, лауреат Нобелевской премии мира, автор оригинальной этической системы благоговения перед жизнью, а также выдающийся органист и музыковед; Пьер Тейяр де Шарден (1881 – 1955) – монах-иезуит, геолог и палеонтолог, первым описавший синантропа и одновременно разработавший оригинальную богословско-философскую концепцию, которая получила название тейярдизма. В России в это время жил и творил о. Павел Флоренский (1882 – 1937) – священник, богослов и философ и вместе с тем – естествоиспытатель-практик, внесший вклад в практические приложения таких наук как физика, химия, геология. Художественная литература, которая всегда так или иначе изображает «героев своего времени», породила и образ такого русского «мультиталанта», и его трагической судьбы в первой половине XX в. Речь идёт, конечно, о Юрии Андреевиче Живаго – герое романа Б. Пастернака. Наряду с о. Павлом Флоренским прообразом доктора Живаго мог бы стать также один из его современников и друзей, тоже очень богато и разносторонне одарённый человек – Николай Александрович или отец Николай Бруни, биография которого излагается ниже.

Николай Александрович Бруни родился 8 апреля 1891 года в Петербурге. Его отец был архитектором. Вообще Бруни – это итальянская фамилия, но её русская ветвь – достаточно древняя, обширная и всегда отличавшаяся двумя замечательными чертами: склонностью к изящным искусствам и плодовитостью. Своё начало она ведёт от Антонио Бароффи Бруни, швейцарского поданного, бежавшего в Россию вместе со своей семьёй в 1808 г. Какая-то там произошла тёмная история, скорее, кажется, финансовая, нежели романтическая (а может быть, даже и политическая: время наполеоновских войн в Европе было достаточно беспокойным); известно лишь доподлинно, что бегством Антонио Бруни спасся от грозившей ему тюрьмы. В России он поселился в Царском Селе, стал Антоном Осиповичем, быстро был признан как «живописного и скульптурного дел мастер», а спустя семь лет после приезда — он уже академик Академии художеств. Занимался декоративной живописью во дворцах Царского Села и Павловска, расписывал потолки и стены во многих домах Петербурга. Его сын Фёдор (Фиделио) Антонович, вероятно, самый известный из всех Бруни, стал ректором Петербургской Академии художеств и автором знаменитой картины «Медный змей», ныне находящейся в Русском музее. Сын Фёдора Антоновича – Юрий Фёдорович был архитектором. Кроме того, у Фёдора Бруни было большое число племянников и внучатых племянников, бывших архитекторами и художниками. Одним из его внучатых племянников и был архитектор Александр Александрович Бруни, отец Николая Александровича. В 1887 году он женился на Анне Александровне Соколовой, внучке известного акварелиста пушкинских времён. Она обладала немалыми литературными способностями: писала и печатала рассказы, переводила с немецкого и норвежского, была женщиной глубоко и истово религиозной, не жалела времени на детей (став взрослыми, сыновья ее любили и почитали), хранила множество семейных преданий.

У Анны Александровны и Александра Александровича было пятеро детей, но где-то в конце 90-ых годов семью Бруни постигло большое несчастье: в течение полугода от разных причин (от заражения крови, скарлатины и дифтерита) трое детей умерли. Остались два сына – Николай и Лев на три года младше Николая. Лев Бруни впоследствии стал довольно известным художником и умер в России уже после войны. Ещё он известен тем, что был близким другом поэта Владимира Хлебникова и унаследовал его архив. После смерти троих детей семья Бруни распалась: Анна Александровна, забрав обоих оставшихся в живых сыновей, переселилась в квартиру своего отца, который был хранителем музея при Академии художеств, а Александр Александрович вскоре после этого вторично женился и уехал в Германию.

Санкт-Петербург. Академия художеств

Дом Бруни при Академии художеств. Современный вид

Дом при академии художеств. Подъезд, в котором предположительно находилась квартира Бруни. Современный вид

Однако, деньги на воспитание детей он присылал регулярно, и деньги, надо полагать, были немалые, так что Анна Александровна смогла даже нанять репетитора из Академии художеств для обоих сыновей. За этого репетитора она вскоре вышла замуж, так что в доме появился отчим. Был он моложе своей жены на двенадцать лет, и о мотивах его женитьбы поговаривали разное, а когда он с Анной Александровной разошёлся – никто не удивился. Но произошло это уже много позднее – кажется, во время 1-ой Мировой войны.

Помимо студии Академии художеств Николай Бруни учился в Тенишевском училище, где сидел на одной парте с О. Мандельштамом, дружбу с которым сохранил на всю жизнь. Мандельштам поминает его в своём романе «Египетская марка», хотя стихи его ценил не высоко. В одной из записных книжек А. Ахматовой сохранилась запись о её разговоре с Мандельштамом, в котором он ругал стихи Бруни.

Занятия живописью Николай Бруни оставляет ещё в училище, по-видимому, поняв, что ему на этом поприще не угнаться за своим братом, который был тут много талантливее, чем он, но эта склонность к изящным искусствам очень помогла ему в конце жизни, уже в лагере. Вместе с тем Николай Бруни проявил чрезвычайные способности к музыке – как композитор, импровизатор и исполнитель и, кроме того, уже в училище начинает писать стихи и прозу. По окончании училища он поступает в Петербургскую консерваторию, оканчивает её в 1913 г. по классу фортепьяно и начинает выступать с концертами. Профессора пророчили ему блестящую исполнительскую карьеру. Ещё во время учёбы в консерватории в «Новом журнале для всех», начинают публиковаться его стихи, и он сразу же вступает в Цех поэтов – акмеистическое поэтическое объединение, созданное Н. Гумилёвым.

По окончании консерватории Николай Бруни начинает выступать как солист Петербургской филармонии, зарабатывает частными уроками музыки и живёт очень яркой и насыщенной жизнью: он молод, красив, умён и азартен, общается с самыми талантливыми, самыми интересными людьми своей эпохи. Вместе со своим братом и Мандельштамом входит в Цех поэтов, пишет стихи и печатает их в журналах «Гиперборей», «Голос жизни», «Новая жизнь», посещает знаменитое артистическое кафе «Бродячая собака». А кроме того, ещё играет в футбол – за команду, только что возникшую в Петербурге (праматерь нынешнего «Зенита»).

С началом 1-ой Мировой войны Бруни уходит добровольцем на фронт и становится фронтовым санитаром. Вскоре публикует свои фронтовые заметки «Записки санитара-добровольца». На фронте же родились его рассказы «Лесник», «Кузьма-тележка», «Дорогой цветов». В виде награды за проявленное мужество летом 1915 г. Бруни возвращают в Петроград и зачисляют в лётную школу при Петроградском политехническом институте. По утрам он учится в школе, а все вечера теперь проводит дома, где по-прежнему собиралась вся петербургская богема. Бруни теперь увлекается резьбой по дереву. Близкие помнили о нескольких виртуозных деревянных работах, долгое время хранившихся в семье, а потом канувших куда-то: о большом горельефе с головой царя Давида-псалмопевца, о цельнорезаном кресле, украшенном фигурами причудливых зверей, о нескольких скульптурных портретах, а также о высоком профессиональном мастерстве и полете воображения, с которым это всё было сделано.

Весной 1916 г. Бруни переезжает доучиваться в Качинскую лётную школу под Севастополем, по окончании которой он становится одним из первых в России военных лётчиков. В течение следующего года (с осени 1916 по осень 1917) он имел большое число боевых вылетов, был награждён 3-мя Георгиевскими крестами, за находчивость произведён в прапорщики.

В конце сентября 1917 года его самолёт разбился. По одной версии он был сбит в ночном бою где-то под Одессой, по другой – у него отказал мотор непосредственно над аэродромом в Севастополе, где находилась его военно-воздушная база. Так или иначе, но второй пилот разбился насмерть, а Бруни, искалеченный так, что жизнь в нём еле теплилась, оказался в военном госпитале в Одессе. Врачи колебались, стоит ли его лечить, но на всякий случай из чисто профессиональной добросовестности зашили раны и наложили гипс на переломанные руки и ноги.

И тут на самом краю смерти согласно устному семейному преданию его посещает видение. По одной версии ему явился святитель Николай, его небесный покровитель и сказал: «Выживешь – посвяти себя Богу». По другой версии ему явилась Божья Матерь и он сам сказал Ей, что ему очень хочется жить и дал обет, что если выздоровеет, то станет священником. После этого он к удивлению врачей начинает стремительно поправляться. Срастаются кости, заживают рваные раны, полную сохранность обнаруживает рассудок после страшной черепной травмы.

К этому времени уже во всю идёт Гражданская война. 12 апреля 1918 г. Бруни, даже не долечившись до конца (одна нога у него осталась на 7 см короче другой, и он потом всю жизнь носил специальную обувь на высоком каблуке), тайно бежит из госпиталя и в течение месяца через все фронты Гражданской войны, кружным путём через Саратов пробирается в Москву.

Почему именно в Москву? По-видимому, в 1916 г. его мать Анна Александровна разошлась со своим вторым мужем и при этом оставила ему целиком всю квартиру своего отца в здании Академии художеств вместе со всей обстановкой. Из вещей она взяла себе только рояль, который потом перешёл к Николаю Александровичу. Сама она переезжает в Козельск. После развода она за советом, как ей жить дальше, отправляется в Оптину пустынь к последнему оптинскому старцу Нектарию и тот благословляет её пожить поблизости от Оптиной пустыни под его доглядом.

Таким образом, дома в Петербурге у Николая Бруни уже не было. Кроме того, решив стать священником, он должен был жениться, а в Москве у него была невеста. Ещё до войны в Петербурге он был знаком с двумя сёстрами – Марией и Анной Полиевктовыми. Отец их, Александр Полиевктов был известным врачом, владельцем детской инфекционной больницы в Москве на Соколиной горе, мать – Татьяна Алексеевна, дочь купца Алексея Васильевича Орешникова, близкого друга и соратника по собиранию картинной галереи Михаила Третьякова. Николай Бруни был влюблён в старшую сестру Марию, а младшая Анна была тайно влюблена в него (с 13 лет). Мария отвергла его, разрыв произошёл весной 14-го года, а когда Бруни получил предписание ехать на фронт, она вышла замуж (из гордости и назло, как это часто бывает). Анна же приезжала к нему в Одессу в конце октября 1917 г. К тому времени Полиевктовы уже переехали в Москву и Бруни, добравшись до Москвы в мае 1918 г., женится на Анне (потом от этого брака родится шестеро детей). Впрочем, Марию он помнил потом много лет и каждый год в день ее именин писал тоскливые стихи. Неизвестно, знала ли о них Анна. Свадьба состоялась 9/IX 1918 г. в церкви Спаса на Песках, где потом сам Бруни будет служить в качестве священника, и в доме К. Д. Бальмонта, в семье которого жила невеста. Вообще Бальмонт был близок с семьёй Бруни: его сын Николай ещё в Петербурге входил в литературный кружок, возглавлявшийся Львом Александровичем Бруни, а дочь Нина потом вышла за него замуж. Тогда на свадьбе Николая и Анны К. Д. Бальмонт прочитал два своих стихотворения – одно посвящённое жениху, а другое – невесте.
 

В.Д.Поленов. Московский дворик (1878). На заднем плане - церковь Спаса на Песках

(Интересно малое разнообразие имён и, особенно, отчеств в семье Николая Бруни: отца звали Александром Александровичем; его дети были соответственно Николай и Лев Александровичи; их мать была Анна Александровна; точно так же звали жену Николая Александровича)

В Москве Бруни пытается продолжить свою деятельность военного лётчика уже на стороне красных, становится командиром I-го авиаотряда ВВС РККА. Возможно, что именно он послужил прообразом того лётчика времён 1-ой Мировой войны, о котором пишет Б. Полевой в «Повести о настоящем человеке» и который вдохновил А. Маресьева на его подвиг. Однако, летать, скорее всего, он уже не мог. По одной версии этому мешала травма ноги, а по другой – психологическая травма, которую, как говорят, имеют многие лётчики, которые пережили падение, но остались живы: они испытывают панический и ничем не преодолимый страх перед штурвалом самолёта. Так или иначе, но сам лишённый возможности летать, Бруни становится лётным инструктором в Красной Армии.

В декабре 1918 г. они с женой уезжают на Украину, где было легче прокормиться. Их зовёт к себе их дальний родственник, священник сельского прихода под Харьковом. В Харькове Бруни знакомится с местным архиереем (викарием?), епископом Сергием, который 21 апреля 1919 г. рукополагает его в сан диакона, а 1 мая (по другой версии 4 мая) – в сан священника. После этого о. Николай направляется служить на приход в с. Будды Харьковской области. 1 июля у него рождается первенец Михаил. О жизни семьи Бруни в Буддах почти ничего не известно, но вряд ли эта жизнь была лёгкой и радостной: что такое Гражданская война на Украине, мы теперь достаточно хорошо знаем из художественной и мемуарной литературы. Видимо, уже тогда у о. Николая складываются полностью адекватные представления о советской власти.
 

Смотри, чудовищной лавиной
Грехом затоплена страна.
Теперь и силою орлиной
Она не будет спасена.

Огнем и крыльями напрасно
Мы возмущаем синеву!..
Не плачь, не говори: "Ужасно",
Дай преклонить к тебе главу... –

писал он в 1919 г.

Весной 1921 г. (вероятно, из-за закрытия церкви в Буддах) семья Бруни возвращается в Москву в надежде найти здесь приход. Какое-то (по-видимому, очень недолгое) время о. Николай служит в церкви Спаса на Песках. Когда в 1921 г. умер А. Блок, о. Николай отслужил по нему панихиду, которую начал с чтения его стихов. Вообще был он бессребреником, денег за своё священническое служение не брал (говорил, что Богу деньги не нужны), а для того, чтобы прокормить свою семью, выполнял множество разных ремесленных работ: работал столяром, печником, вырезал и разрисовывал игрушки из дерева. В 1922 г. из-за конфликта с Живой Церковью был вынужден оставить приход.
 

Священник Николай Бруни. 1921 (?)

Церковь Спаса на Песках. Современный вид

Через некоторое время по призыву своей матери Бруни переезжает в Калужскую область. Поселившись рядом с Оптиной пустынью, Анна Александровна созывает туда же своих детей, в том числе и о. Николая с его семьёй. Ему удаётся получить приход в селе Косынь (другие названия - Истик, Сенино) под Козельском, и он служит там в течение нескольких лет.
 

Успенская церковь в с. Косынь (ныне Сенино). Современный вид

О. Николай стал священником по обету, но призвания к священническому служению не чувствовал и, видимо, тяготился им. И при встрече со старцем Нектарием спросил его, всю ли жизнь теперь он должен оставаться священником. И старец ответил ему:

— Что вы, милый человек, что вы, батюшка, вам никак всю жизнь не выдержать. Знамение вам будет вполне мирское. Прямо из-под вас место службы уберут. Я свое служение тоже оставлю в те же сроки. Так что потерпите и смиритесь.

Вскоре это предсказание старца Нектария сбылось. В 1925 г. (по другой версии – в 1927) церковь в Косыни закрывают, и чуть ли не в тот же день умирает старец Нектарий. Какое-то время о. Николай служил в Клину Московской области, жил при этом в доме П. И. Чайковского с любезного разрешения его брата М. И. Чайковского и играл на его рояле. Одновременно мать о. Николая хлопочет, чтобы он получил место в Гатчине. Там был священник о. Иоанн Смолин, который как-то очень долго умирал и знал, что он умирает. После него остался (опубликован) предсмертный дневник, относящийся к осени 1926 г. Запись в этом дневнике от 18/IX гласит: «Слава Тебе Господи! Все делается к лучшему. Вот уже меня сегодня просили и о кандидате на мое священническое место. Мать священника явилась ко мне, правда она явилась как бы с покаянием, что допустила углубиться в себе мысли устроить сына на мое место, и не дожидает конца, обратившись ко мне самому. Я очень рад этому; как видно из объяснения: кандидат весьма желательный, еще молодой — 35 лет, принявший священство идейно, после революции, сам образования светскаго и был в консерватории, обладает хорошим даром слова; звать его о. Николай Александрович Бруни, внук того художника Бруни, который написал образ «Моление о чаше». В данное время он служит в городе Клин Московской губернии, в церкви Успения Божией Матери. Его отлично знает преосв. Григорий <по-видимому, еп. Григорий Шлиссельбургский, викарий Ленинградской епархии>. При развитии обновленчества он был в городе Козельске Калужской губернии. И один устоял в Православии и доселе остается твердым и непоколебимым православным и горячо ревностным пастырем. Дай Бог такого заместителя, он мог бы развить дело моего маленькаго кружка как музыкальный человек, да и для большаго кружка мог бы быть руководителем».
 

Успенская церковь в г. Клин. Современный вид

Дом П. И. Чайковского в Клину

Но тут настал 1927 г., декларация митрополита Сергия, и о. Николай, по-видимому, в связи с ней уходит с официального служения Церкви, т. е. становится непоминовенцем. Поначалу он и его семья чрезвычайно бедствовали материально, о. Николай не брезговал никакой работой: чистил дачные сортиры, клал печки, делал для художников какие-то необычные мольберты, раскрашивал деревянные игрушки. Но в конце 1928 г. он случайно встретился со своим бывшим товарищем по лётной школе, который пригласил его работать переводчиком в Научно-Испытательном Институте военно-воздушных сил. Со школьных лет о. Николай владел четырьмя европейскими языками. Да ещё имел собственный опыт лётчика, так что техническую литературу по конструированию самолётов мог переводить легко и качественно. Через год он переводится в ЦАГИ, потом через полгода - в Институт гражданской авиации, где ещё через два года работы переводчиком начинает генерировать уже собственные идеи по конструированию самолётов, участвует в конструкторских разработках, предложил кинематическую схему автомата перекоса несущего винта вертолёта, которая до сих пор используется во всём мире. С 1932 года он – старший инженер самолётной лаборатории МАИ. О. Николаю с семьёй дают две комнаты в бараке неподалёку от МАИ.
 

Николай Александрович Бруни (начало 30-ых годов?)

В 1932 – 1934 гг. о. Николай пишет роман «Мёртвая кожа». По-видимому, к 1934 г. он его закончил, но роман этот не сохранился и содержание его неизвестно.

9 декабря 1934 г. его арестовывают. Перед этим осенью в Москву приезжал французский авиаконструктор Жан Пуантисс, и Бруни был его гидом, несколько раз принимал его у себя дома. А потом двое молодых сотрудников его института написали донос, в котором говорилось, что в беседах с Пуантиссом Бруни поносил советскую власть. Кроме того, в доносе фигурировала фраза, действительно сказанная о. Николаем где-то в коридорах института по поводу убийства Кирова: «Теперь свой страх они зальют нашей кровью».

Дали ему сравнительно неного – 5 лет и сослали в лагерь в Коми республику на р. Ухту, но через год дали ещё один срок – теперь уже 10 лет. В лагере ему повезло – он стал лагерным художником (пригодились его художественные способности), т. е. «придурком», освобожденным от общих работ. В 1937 г. вся страна отмечала 100-летие со дня смерти Пушкина, и лагерное начальство поручило о. Николаю поставить памятник Пушкину в разрастающемся городке Чибью для надзорсостава и вольнонаемных работников (теперь это город Ухта). О. Николай этот заказ выполнил несмотря на отсутствие необходимых материалов. Он изваял памятник Пушкину из досок, кирпича и бетона. Это была первая и последняя в его жизни работа скульптора (раньше, правда, он много вырезал по дереву). Памятник простоял в посёлке, превратившимся позже в г. Ухту, до конца XX в., но к концу этого срока уже сильно разрушился в условиях сурового приполярного климата и для сохранения был забит досками. В 90-ых гг. городские власти приняли решение о его восстановлении и памятник был восстановлен уже в бронзе. Сейчас он стоит в центре г. Ухты.
 

Ухта. Памятник А. С. Пушкину работы Н. А. Бруни

В виде награды за создание памятника о. Николаю (кстати, в лагере его так и называли "отец Николай", а начальство даже разрешало носить бороду; вероятно, он пользовался авторитетом именно как священник, занимаясь духовным окормлением заключённых) было разрешено свидание с женой. Матушка Анна пробыла три дня у о. Николая в лагере и привезла оттуда два его рисунка и тетрадь стихов. Когда она уезжала, дети просили её привезти им фотографию отца, потому что дома у них его фотографий не сохранилось и они уже начинали забывать, как он выглядит. Сфотографироваться зэку в лагере, конечно, было негде, и о. Николай вместо фотографии прислал свой карандашный автопортрет. Это одно из очень немногих сохранившихся его изображений.
 

Н. А. Бруни. Автопортрет

В декабре 1937 г., вероятно, во исполнение приказа Н. И. Ежова № 00448 от 25 августа 1937 г. о репрессиях против заключённых против о. Николая в лагере возбуждают новое дело по обвинению в контрреволюционной агитации. В материалах дела сохранилась конкретизация обвинения: "Внедрял религиозные традиции среди заключенных: происходящие в СССР события увязывал со Священным писанием". 21/XII 1937 г. решением особой тройки при УНКВД Николай Александрович Бруни был приговорён к высшей мере наказания (расстрелу). 29/I (по другой версии 4/IV) 1938 г. он был расстрелян на лагпункте Ухтарка в 60 км от пос. Чибью. Сейчас на месте расстрела установлен поминальный крест, среди других погибших поминают и о. Николая. Очевидец, сам чудом спасшийся от смерти, рассказывал потом, что когда их партию вели на расстрел, о. Николай по дороге пел псалмы и это очень утешало и поддерживало тех, кто шёл вместе с ним. На месте расстрела он призвал всех приговорённых стать на колени, а сам обратился к Богу и пропел молитву.

Семье о его расстреле сообщили только через 20 лет, и судьба его матушки Анны Александровны сложилась тоже весьма трагично. Когда о. Николая арестовали, семью выслали за 101-ый километр и она поселилась в Малом Ярославце. Анна Александровна, также хорошо знавшая иностранные языки, пошла работать в школу преподавательницей немецкого языка (по рекомендации случайно встретившейся местной жительницы, которую она знала ещё со времён жизни в Косыни). С помощью Льва Александровича им удалось даже приобрести в собственность половину небольшого домика в Малом Ярославце. Они были дружны с семьями тайных священников – о. Михаила Шика и о. Михаила Соловьёва (будущего архиепископа Мелитона). Но тут началась война. Малый Ярославец был оккупирован немцами и Анну Александровну как учительницу немецкого языка немцы мобилизовали работать в комендатуре в качестве переводчицы. А когда они уходили из Малого Ярославца (пробыв в нём недолго), то забрали её с собой на работу в Германию, а она взяла с собой ещё четверых своих детей. Там в Германии они попали на работу в разные места, но им удавалось как-то поддерживать связь друг с другом, и по окончании войны они снова соединились и вместе вернулись в Малый Ярославец. Им удалось даже получить домик на краю Малого Ярославца (тот, в котором они жили прежде, был уже занят каким-то начальником), но как раз в тот день, когда они получили все необходимые документы на этот домик, кто-то «стукнул» на матушку, что она работала в комендатуре у немцев. Её арестовали, дали ей 10 лет, она все эти 10 лет отсидела в лагере и вышла на свободу только в 1955 г., тронувшаяся рассудком и больная астмой и эпилепсией. Она всё никак не мола поверить, что её муж погиб, и часто всматривалась в случайных встречных, надеясь узнать его в одном из них. Приступы эпилепсии (кроме неожиданных и внезапных), случались каждый раз, когда по радио исполняли Лунную сонату Бетховена. Это было любимое произведение Николая Бруни, и он часто играл его дома. Услыхав, что будет исполняться Лунная соната, родственники спешили выключить радио, но не всегда успевали. Умерла Анна Александровна в 1957 г., через неделю после того, как пришла справка о посмертной реабилитации о. Николая.

Таким было то время. Таких людей оно порождало и так само же и пожирало своих детей.

Не властны мы замедлить шаг
Ни дней последних, ни столетий,
Но если мы уроним стяг,
Его поднимут наши дети.
Пусть нам свободы не вернуть,
Пусть мы бессильны и бесправны,
Но наш далекий, трудный путь
Постигнет прозорливый правнук…

Это стихотворение было написано о. Николаем в 1937 г., за год до смерти. Оно звучит как завещание, и в исполнение этого завещания «постигнуть его далёкий и трудный путь» написана настоящая работа.