Кравченко Алексей Ильич 

Alex Kravchenko

(1889 - 1940)

Русский художник, мастер станковой и книжной графики, представитель символизма и модерна.

 Родился 30 января (11 февраля) 1889 в Покровской слободе (ныне Энгельс, Саратовская губерния) в крестьянской семье. Занимался в Московском училище живописи, ваяния и зодчества (1904-1905, 1907-1910), где его наставниками были С.В.Иванов, К.А.Коровин и В.А.Серов, а также в школе Ш.Холлоши в Мюнхене (1906). В разное время посетил Италию, Индию, Францию и США. Был членом «Товарищества передвижников» (с 1915) и объединения «Четыре искусства» (с 1925). Первоначально работал в Саратове (1918-1921) — как художник сцены и праздничного агитпропа, — затем обосновался в Москве.

 Выступал преимущественно как график (в техниках гравюры на дереве и линолеуме, офорта и рисунка). Охотно обращался также к темпере и акварели. Развивал принципы символизма и модерна в их более традиционном, оппозиционном к авангарду ключе. Его пейзажные серии проникнуты романтической ностальгией по красоте (Русский пейзаж, 1908-1916; Индия, 1913-1914; Италия, 1910-1911, 1925-1926; Париж, 1926; По Кавказу, 1934); даже американские небоскребы обретают у него подобие барочных дворцов (Нью-Йорк. Центральный парк, гравюра на дереве, 1929). После революции легко подключал эту романтику к программе соцреализма, придавая ей историко-революционное либо индустриальное звучание (серии Жизнь женщины в прошлом и настоящем, 1928; Мавзолей Ленина, 1930-1933; Днепрострой, 1930-1931); на фоне средней выставочной продукции межвоенных лет эти листы выделялись своим изысканным эстетизмом. По-своему значительна его живопись маслом, погруженная в мир театрализованных фантазий (Венецианский пир, 1919-1921; Поцелуй, 1930; обе работы — в частном собрании, Москва). Глубинное кредо романтика-эстета, по-видимому, лучше всего выразил в станковой ксилографии Страдивари в своей мастерской (1926), представляющей как бы иносказательный автопортрет.

 Органичней всего лирический модернизм Кравченко проявился в искусстве книги. В этих сериях (иллюстрации к Венедиктову А.В.Чаянова, 1922; Деревянной королеве Л.М.Леонова, 1923; Портрету Н.В.Гоголя, 1928; Повелителю блох Э.Т.А.Гофмана, 1929; Пиковой даме А.С.Пушкина, 1939-1940; и др.) доминирует стихия иррационального, воистину «гофмановского» гротеска, динамично проступающего в игре черно-белых контрастов. В 1925-1929 опубликовал (в нескольких выпусках) мемуарные Записи прошлого.

___________________________

Ирина Золотинкина

Неизданная книга ботаника Х

История одного иллюстрационного цикла художника Алексея Кравченко

Среди работ Алексея Кравченко, классика романтической традиции в отечественной графике ХХ века, самыми интригующими как по сюжетам, так и по истории их бытования являются иллюстрации к «Фантастическим повестям ботаника Х». Несмотря на внешнюю известность — отдельные листы экспонировались на многих выставках1, некоторые иллюстрации часто воспроизводились в искусствоведческой литературе — этот цикл не стал объектом специального исследования, а каталожные данные о нем преследует воистину дьявольская путаница. Причем самой распространенной ошибкой является указание на книгу: «Фантастические повести ботаника Х. Москва: издание автора, 1928» — на книгу, которая так и не была издана2.

«Ботаник Х» — литературный псевдоним одного из виднейших отечественных экономистов Александра Чаянова. Профессор Чаянов был воистину энциклопедической личностью. Наряду с профессиональными исследованиями в области экономики, он увлекался литературным творчеством, изобразительным искусством, был коллекционером и общественным деятелем. Репрессированный в 1930-е годы, он был реабилитирован в горбачевскую перестройку. За последнее десятилетие неоднократно переиздавалось литературное наследие Чаянова. Появился целый ряд исследований, освещающих и его профессиональную деятельность, и гуманитарные увлечения3 (есть и книга, трактующая чаяновскую беллетристику в духе аналитической психологии К.Г.Юнга4).

Литературные опыты Чаянова находятся в русле модной в первой трети ХХ века стилизаторской традиции, во многом черпающей вдохновение в русском романтизме первой трети ХIХ века. В них присутствует определенная перекличка с произведениями Александра Грина и Михаила Булгакова.

Под именем «Московского ботаника Х» в 1918–1926 годах Чаянов написал пять повестей. Дьявольские проделки, сложное переплетение фантастического и материального миров, авантюрные приключения и любовные похождения — тематика этих изящных, ироничных вещиц. Одни их названия характеризуют причудливый мир чаяновской прозы: «История парикмахерской куклы, или Последняя любовь московского архитектора М» (1918), «Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей» (1921), «Венецианское зеркало, или Диковинные похождения стеклянного человека» (1922), «Необычайные, но истинные приключения графа Федора Михайловича Бутурлина» (не позднее 1924), «Юлия, или Встречи под Новодевичьем» (не позднее 1926). Преклоняясь перед очарованием стильно тяжеловесных названий, данных автором своим произведениям, мы в нашем очерке далее (для удобства чтения) будем употреблять сокращенные названия повестей.

В 1918–1924 годах первые четыре повести были опубликованы самим автором в виде небольших книжек (in folio) ограниченным тиражом от 500 до 1000 экземпляров5. Как известно, с середины 1900-х годов русская книжная графика переживала расцвет и подобные миниатюрные иллюстрированные издания были чрезвычайно популярны. «Кукла» в оформлении А.А.Рыбникова6, «Венедиктов» и «Бутурлин» в оформлении Н.А.Ушаковой7 были изданы в Москве, «Венецианское зеркало» — в Берлине, без иллюстраций.

Не вдаваясь в подробности довольно насыщенной творческой биографии Чаянова, отметим, что все его гуманитарные увлечения нашли отражение в написанных им повестях.

Чаянов был известным краеведом, состоял членом общества «Старая Москва». Действие всех его повестей связано с Москвой времен романтизма конца XVIII–начала XIX века, или с недавним дореволюционным прошлым — московской богемой эпохи декаданса. В чаяновских текстах невероятная фантастика соседствует с дотошными краеведческими изысканиями. Среди героев присутствуют исторические персонажи разной степени известности, как знаменитый сподвижник Петра I граф Брюс, имевший славу колдуна и чернокнижника, или маклер Московского Купеческого клуба Роман Бакастов, автор первых в России «Правил бильярдной игры» (1853).

Чаянов был большим знатоком и любителем изобразительного искусства. В первые послереволюционные годы он занимался охраной памятников, являлся учредителем Российского Общества друзей книги (РОДК, 1920), сотрудничал в журнале «Среди коллекционеров» (1921–1924). Чаянов брал уроки рисования у К.Ф.Юона, пробовал гравировать. Страстный библиофил, он являлся обладателем «более чем 100000 книг»8 и большой коллекции западноевропейской гравюры.

Рассчитывая на читателя-интеллектуала, в своих повестях Чаянов выстраивал насыщенный визуальный ряд. Действие «Куклы» начиналось в кофейне на Тверском бульваре, «некогда претворенной в одной из картин Юона». Герой этой повести, архитектор Владимир, являлся обладателем «елисаветинского дивана, гобеленов, [...] фарфора и новгородских икон», среди которых «великолепный новгородский Флор и Лавр», а также коллекционировал эротическую графику современных художников; чтобы излечиться от любовной страсти, он уезжал в Венецию развеяться и «посмотреть Джорджоне, Тициана, старшего Пальму, портреты Моретто и плафоны Тьеполо». Коллекционером прикладного искусства был и герой «Венецианского зеркала» Алексей.

Старинные гравюры постоянно упоминались на страницах «Бутурлина». Герою во время бури мерещились «толстые щеки надрывающегося Гиперборея, совсем такого, как его рисуют в книгах космографии и на старинных картах». Скитаясь по Западной Европе, он посещал библиотеки, «любуясь причудливыми гравюрами “танца смерти” и событиями мировой хроники, изображенными искусным резцом Волгемута». Семейная тайна Бутурлиных была заключена в клочке бумаги с оттиском деревянной гравюры из популярнейшего сюжета «Ars moriendi» немецкого издания середины XV века...

Осенью 1926 года по предложению московского издательства «Никитинские субботники» Чаянов решил переиздать свои четыре «ботанические» повести, присоединив к ним свою новую работу — «Юлию», в одной книге, под названием «Фантастические повести ботаника Х».

«Совершенно несомненно, что всякий уважающий себя мировой город должен иметь некоторую украшающую его Гофманиаду, некоторое количество “домашних дьяволов” [...] Если сейчас издают и читают гоголевский “Нос”, в Музее изящных искусств вереницей экскурсии глубокомысленно рассматривают всякую чертовщину, сверкающую красками на полотнах старых мастеров, а в Большом театре ставят “Фауста” и “Сказку о царе Салтане”, то почему бы и вам, читатели, не почитать ботаническую “Гофманиаду”»? — писал он в предисловии к готовящемуся изданию9. Судя по замыслу «украшения» Москвы гофманиадой собственного сочинения, книга должна была стать явлением в художественно-культурной жизни столицы, и не случайно проиллюстрировать ее Чаянов предложил Алексею Ильичу Кравченко.

В то время Кравченко находился в поре своей творческой зрелости и считался одним из лучших мастеров деревянной гравюры в стране, оспаривая первенство другого москвича — Владимира Фаворского. «Виртуознейший из ксилографов нашего дня» — так охарактеризовал художника А.А.Сидоров10. Выбор Чаяновым Кравченко на роль иллюстратора «московской гофманиады» был связан с их личными дружескими отношениями и логически обусловлен творческой биографией художника.

Они познакомились и подружились как раз на почве коллекционирования гравюры. Кравченко был начинающим собирателем. Чаянов обладал богатым собранием, служившим основой и для его любительских исследований в этой области искусства. Так, в 1926 году вышла его книга «Старая западная гравюра. Краткое руководство для музейной работы» — первый опыт советской популяризаторской книги о гравюре, предназначавшейся для формировавшихся «местных» музеев и начинающих коллекционеров. Выражая в духе времени заботу «о художественном воспитании масс»11, Чаянов писал об истории гравировальных техник, составил таблицу авторских монограмм, а также давал различные советы по хранению гравюр. Незаконченным остался труд «История западной гравюры», над которым он работал в заключении в начале 1930-х годов12.

Петербургский искусствовед Всеволод Воинов, познакомившийся с Чаяновым через Кравченко, оставил в своем дневнике следующую запись: «9 апреля 1925 года [...] пошел, как условились, к Кравченко, с которыми вместе поехали на трамвае в Петровско-Разумовское к профессору Чаянову (Александр Васильевич). У него мы просмотрели его замечательное собрание гравюр старых мастеров и знатно пообедали. Собрание Чаянова безусловно хорошее, но составлено по-“профессорски”, как-то чувствуется больше систематики и скурильщины, чем подлинной живой любви. Но есть вещи исключительные и уникальные»13.

А вот фрагменты из писем, вскоре после этого визита написанных Воинову Кравченко и его супругой Ксенией Степановной. «Иметь Дюрера и Кранаха была моя мечта, и я их теперь имею [....] Чаянов говорит, что это поздние оттиски. Думаю, врет. Деревяшки Иоста Аммана замечательны. Я немедленно по получении Вашего пакета звонил Чаянову и устроил ему по телефону демонстрацию — он поздравил с Дюрером и Кранахом (по голосу я слышал оттенок зависти. Что, не скрою, мне было приятно). Очень хорош Бот и Ватерлоо. Бот такой же, как и у Чаянова, а вот Марк Ант[онио] Раймонди для меня новость...»14. Ксения Степановна комментировала это событие: «…какое счастье доставили Вы Алексею Ильичу присылкой ему старинных гравюр, как он по-детски радовался, несколько дней не отрываясь от присланных листов, и как он Вам был глубоко благодарен [...] Он сейчас же их все монтировал, и даже Чаянов позавидовал некоторым листам этого Вашего подарка. Устыдился и дал Алексею Ильичу маленького Кранаха, Луку Лейденского и Альдегревера (сильно спечатанного и подреставрированного...)»15.

Вообще, отношения Кравченко и Чаянова напоминают эталонную «мирискусническую» идиллию. Приведем показательный отрывок из письма Ксении Кравченко Воинову: «…вчера провели хороший день у Чаяновых: бродили по парку. Вспоминали XVIII век, смотрели старых немцев и лежали на солнышке. В честь приезда получили от него несколько не очень нужных ему гравюр, но нам приятных-пустяковых»16.

Именно Чаянов являлся организатором знаменитого дачного кооператива Цекубу на Николиной Горе. Строительство поселка началось в 1926 году, сразу же образовалась интеллектуальная колония из виднейших представителей отечественной интеллигенции. В члены кооператива Чаянов привлек и Кравченко. Алексей Ильич в 1930 году переехал на Николину Гору в построенный по собственному проекту дом, где провел последнее десятилетие своей жизни...16а

Над заказом Чаянова художник работал осенью 1926 года, по возвращении из поездки по Италии и Франции. «Окончены гравюры для “Опасного соседа” и для Чаянова к его рассказам, но еще хорошо не отпечатаны, обе требуют также некоторого “просмотра”», — сообщал он в письме к Воинову от 20 ноября 1926 года17. Кравченко создал цикл из десяти ксилографий небольшого формата (8,5Ч7,3 см), сделав для каждой из пяти повестей фронтисписы и иллюстрации.

Можно сказать, что успех иллюстраций к «Фантастическим повестям» был предопределен. «Кравченко так разборчив и осторожен в выборе иллюстративного материала. Удачным у него оказывается только то, что сопереживается им в плане раскрытия внутреннего смыслового образа», — констатировал А.В.Бакушинский18.

Сам Кравченко впоследствии говорил, что старается работать над иллюстрированием «только тех книг, которые близки его художественным вкусам»19. Художественные вкусы Кравченко, как известно, отвечали традиции «Мира искусства», как писал сам художник, «группы [...] столь близкой мне по своим идеологическим устремлениям»20. А пассеистическая проза Чаянова как нельзя более соответствовала мирискусническим критериям и по сюжетам, и по стилистике.

Характерное для русской художественной интеллигенции увлечение Гофманом не миновало их обоих. «Из Гофмана происходят и мои повести, стремящиеся создать фантастику города Москвы»21, — подчеркивал Чаянов. Его первую повесть предваряет посвящение «памяти великого мастера Эрнеста Теодора Амадея Гофмана». Это был любимый писатель Кравченко. Работа над иллюстрационным циклом к гофмановскому «Повелителю блох» в 1922 году явилась первым опытом художника в области книжной ксилографии. Она во многом обусловила его триумфальный успех и стремительное вхождение в элиту отечественных графиков22. Потом последовали «Деревянная королева» Леонова, «Портрет» Гоголя... За Кравченко утвердилась слава мастера романтического направления (это определение относится и к сюжетике, и к изобразительной манере).

Характерный знак эпохи — эротическая тема — занимает большое место на страницах чаяновской прозы. Это и непосредственно любовная интрига в каждой из повестей, и упоминаемые произведения искусства. Архитектор Владимир М имел неплохую коллекцию «эротических рисунков уже безумного Врубеля» и «эротических гравюр»; «омерзительно похотливый» стеклянный человек из «Венецианского зеркала» собирал «немецкие эротические эстампы»; оказавшийся в клубе лондонских дьяволов Венедиктов играл оживающими порнографическими картами. Пряный дух эротики «фантастических повестей» передал в своих ксилографиях Кравченко. Его эротизм — мирискуснического толка. Чувственные, изображенные с большой долей иронии, миниатюрные фигурки напоминают изломанных «кукольных» персонажей К.А.Сомова. Иллюстрация «Куклы» вызывает ассоциации с французскими эротическими эстампами XVIII века.

Показательны прямые совпадения образного видения у Чаянова и Кравченко. Вот отрывок из «Венецианского зеркала» (запечатленный Кравченко на фронтисписе повести): «Стеклянный человек, упоенный своей властью, подошел почти вплотную к зеркалу и, иронически выгибаясь в неистовстве невероятных поз, заставлял Алексея свиваться в телодвижениях, напоминающих позы наиболее фантастических персонажей Жака Калло». Сравнение со знаменитым французским графиком, впервые появившееся в письме Б.М.Кустодиева к А. И. Кравченко («все эти крохотные листочки, на которых, как у Калло, зажил и задвигался целый мир маленьких живых людей...»23), присутствует почти во всех исследованиях, посвященных художнику.

Свойственная работам Кравченко экспрессия созвучна как общему «духу времени» — стремительно меняющемуся калейдоскопу мироощущений и драматической напряженности 1920-х годов, так и прозе Чаянова — нагромождению запутанных, обрывающихся и где-то несуразных сюжетных ходов. Безусловно, в рафинированных произведениях Кравченко чувствуется влияние старой западноевропейской гравюры, но, вместе с тем, его ксилографии несут на себе четкий отпечаток современности. Не случайно Сидоров отмечал: «Именно в этом “современном глазе” и заключена сила Кравченко»24.

Вряд ли сам художник, нарезая штихелем «ботанические» иллюстрации или делая их пробные оттиски, думал о «кульминации» целого периода своего творчества. Он просто вкладывал в этот увлекательнейший дружеский заказ всю душу, весь накопленный им арсенал приемов и формальных находок и изобретал новые... Сама идея пяти самостоятельных сюжетов в одной книге была очень выигрышной: при общей структурной заданности для каждой из повестей Кравченко выбирал различные образные решения.

В очередной раз художник пытался решить проблему изображения времени на условной плоскости листа. Иллюзорную протяженность действия и совмещение нескольких пространств он создавал практически во всех своих работах. Разглядывать кравченковские «шутки со временем» всегда занимательно и эстетически приятно. Вот злодей-горбун из повести «Юлия» раздваивается — одновременно играет в бильярд и раскуривает трубку в соседнем помещении. Венедиктов, завладевший чужими душами, одновременно наблюдает за разными подвластными ему персонажами (в литературном оригинале он это делал последовательно).

Иногда приемы Кравченко просты и «наивны», но виртуозность их исполнения и общая энергетика композиции заставляют восхищаться ими и самых завзятых эстетов. Самый знаменитый лист цикла — иллюстрация к «Бутурлину», на которой преданный колдовской анафеме герой выпрыгивает из окна навстречу злоключениям. Все находится в стремительном движении — Бутурлин выскакивает в находящееся справа окно, как будто хочет вылететь из изображения, в порыве ветра колышется пламя свечей, карты вихрем кружат по комнате. Изображая несколько однородных предметов, художник «усиливает» действие, фиксируя их состояния: вот стоящий стул, вот стул, откидываемый ногой Бутурлина, а вот стул опрокинутый; злобный старый слуга намеревается схватить молодого человека скрюченными руками, и несколько пар таких же рук тянутся слева из-за спины старика. Для этой и других «ботанических» иллюстраций художник выбирал ключевые моменты действия.

Для фронтисписов к каждой из повестей Кравченко впервые использовал жесткую «кадровую» монтировку нескольких самостоятельных изображений в единую композицию, ограниченную рамкой.

Монтаж трех и более изображений был для Кравченко не механистическим соединением нескольких картинок (подобные приемы можно встретить у его предшественников, например у Н.Н.Каразина или на типовой обложке «Русских сказок» И.Я.Билибина). Художник создавал единую композицию, длящуюся во времени. Он впервые пытался сконцентрировать на одном листе развитие сюжета целой повести. В этих монтажных фронтисписах был достигнут и кинематографический эффект. Он особенно ярко читается в листе к «Юлии». Композиция поделена на три кадра, изображающие эпизоды одной ночи, трагическую развязку повести.

Кравченко демонстрировал разные «ритмические» варианты действия, применял различные изобразительные манеры, добиваясь во всех иллюстрациях определенного эмоционального состояния.

Предельно изысканны и артистичны листы к «Венецианскому зеркалу», решенные в его знаменитой «серебряной» гамме. Воинов очень точно отметил, что Кравченко «один из “элегантнейших” художников современности, не только у нас, но и на Западе»25. Особенно эффектен фронтиспис. Центром композиции является изломанный мужской силуэт, выходящий за рамку «своего» изображения, пластически объединяющий все четыре фрагмента.

Используемые в «Бутурлине» и «Венедиктове» барочная экспрессия, пышность и некая перенасыщенность деталями были созвучны духу авантюрного романа. Пластическое единство фронтисписа «Бутурлина» осуществлено за счет экспрессии линий — энергичных разнообразных спиралей, кругов, зигзагов, заполняющих все три сюжета. Фронтиспис к «Венедиктову» составлен из шести миниатюрных, тщательно выгравированных фрагментов. Эффект общей «заряженности» достигнут, главным образом, содержательной занимательностью изображенной интриги. Кравченко предстал великолепным рассказчиком, демонстрируя захватывающую дух мозаику из дуэли, преследования, пирушек, полуобнаженных и обнаженных вовсе красоток. Этот лист, возможно — лучшая иллюстрация следующего высказывания В.В.Воинова о мастерстве художника: «Даже самые микроскопические фигурки на гравюрах Кравченко полны движения и убедительны до предельной степени»26.

В совершенно иной, более «современной», лаконичной манере решены листы «Юлии» и «Куклы» — форму лепят скупые жесткие черные линии. Спокойный, созерцательный фронтиспис к «Кукле» построен по принципу центральной симметрии и «уравновешивающих» друг друга сюжетов. Причем все «пары» связаны как изобразительным языком, так и смысловыми акцентами повести.

Романтически ироничные изобразительный и словесный ряды Кравченко и Чаянова явили собою полную гармонию, некое воплощение синтеза книжной графики и печатного слова.

Иллюстрации к «Фантастическим повестям ботаника Х» были созданы Кравченко в рубежный момент его художественной биографии. Сквозь призму всего творчества художника они выглядят достойным «аккордным» завершением его первого периода27. Там есть и эффектная живописность листа, заполненного разнообразными, виртуозно исполненными штрихами, — развитие изобразительного языка иллюстраций к «Повелителю блох» Гофмана, «Деревянной королеве» Леонова или экслибрисов первой половины 1920-х годов. Вместе с тем наблюдается и отход от «витиеватого эстетизма»28 к лаконичности жесткой линейной манеры, разрабатываемой Кравченко как раз в дальнейших работах — «Шинели» Гоголя, «Барсуках» Леонова, некоторых листах «Тихого Дона» Шолохова. Однако отметим, что «Фантастические повести» так и остались единственным опытом использования Кравченко кадрового монтажа. В последующих иллюстрационных циклах этот прием так и не был развит художником.

* * *

Практически сразу по завершении работы над иллюстрациями шесть листов были отправлены Кравченко в Ленинград для экспонирования на выставке «Графическое искусство в СССР. 1917–1927», проходившей в залах Академии художеств. Сразу же после ее закрытия — на выставку «Русская ксилография за 10 лет» в Государственный Русский музей29. «В первой же комнате две стены, покрытые превосходными работами Алексея Ильича, задержали меня надолго; я не мог оторваться от этих листков, полных очаровательной затейливости, фантастических персонажей и такой легкости и прихотливости в исполнении, какие встречаются только у превосходных мастеров. Изумительно хороши гравюры для Ботаника Х», — делился впечатлениями от выставки в Русском музее Д.И.Митрохин30. К числу лучших произведений Кравченко отнес «Фантастические повести...» Э.Ф.Голлербах в обзорной статье о книжной графике послереволюционного десятилетия31.

С изданием повестей сразу же начались проблемы. «Чаяновскую же книжку не разрешил Главлит. Видите, как нам везет! Никак не может выйти ни одна серьезная работа32 Ал[ексея] Ил[ьича]. Чаянов думает печатать книгу в Германии в Гофмановском Обществе»33, — жаловалась К.С.Кравченко в письме к Воинову от 3 января 1927 года.

В начале марта Чаянов послал письмо в коллегию Наркомпроса с просьбой отменить запрещение Главлита. «Причем главным мотивом, заставляющим меня доходить в этом деле до обжалования определения Главлита в коллегию Наркомпроса, — писал он, — является глубокое сознание в совершенной необходимости опубликовать гравюры А.Кравченко, являющиеся крупным произведением русского советского искусства»34. Несмотря на категоричное возражение начальника Главлита Лебедева-Полянского, выступавшего не только против «идеологически вредных» повестей Чаянова, но и гравюр Кравченко, которые «являются иллюстрациями для сборника и запрещены вместе с ним»35, Наркомпрос разрешил издать книгу тиражом 300 экземпляров36. Она была сдана в набор в июле 1927 года, но издание не состоялось.

Летом 1928 года тиражом 300 экземпляров была отдельно издана не публиковавшаяся до этого «Юлия», книга вышла с двумя иллюстрациями Кравченко37. Известно, что в декабре 1928 года опять вставал вопрос о печатании «Фантастических повестей»38. Потом наступил 1929 год, и на Чаянова посыпались обвинения в создании оппозиционной Трудовой крестьянской партии, а в следующем, 1930-м, он был арестован...

Издательский проект «Фантастические повести ботаника Х» с иллюстрациями Алексея Кравченко так и остался нереализованным...

1 Как вспоминала дочь художника, Н.А.Кравченко: «Эти гравюры имели чрезвычайный успех, всегда экспонировались на всех выставках. Даже после ареста и гибели Чаянова название и содержание рассказов, видимо, никогда цензурой не соединялось с именем ученого». См.: Кравченко Н.А. Отец // Наше наследие. 1997. №1. С.130.

С 1927 г. и по настоящее время отдельные листы (6-8 листов) экспонировались на персональных выставках художника, различных тематических выставках, выставках советского искусства за границей. Полностью цикл не выставлялся.

2 Эпитет «дьявольский» применен нами не для пущей образности. Многие исследования о художнике были написаны авторитетными специалистами, хорошо знакомыми c Кравченко, и было бы несправедливо думать о неосведомленности авторов.

К сожалению, эта ошибка (опечатка?) присутствует и в списках произведений художника, помещенных приложениями в двух капитальных монографиях об А. И. Кравченко: Разумовская С.В. Кравченко. М., 1962; Сапего И.Г. Книжный мир Кравченко. М., 1986.

Встречаются и другие казусы. В альбоме: Кеменов В.С. Алексей Кравченко. Л., 1986 — все воспроизводимые иллюстрации отнесены к повести «Юлия, или встречи под Новодевичьем». В одной из ста-тей о художнике говорится о двух (?!) опубликованных Чаяновым повестях с иллюстрациями Кравченко: «Прогулки (?) под Новодевичьем» и «Необычайные, но истинные приключения графа Федора Михайловича Бутурлина...». (См.: Азаркович В. Рыцарь деревянной королевы // Художник. 1991. №1. С.18-28.) Точная информация об издании и количество иллюстраций указаны только в небольшой статье М.Ю.Панова «Книжная графика А. И. Кравченко» в сб.: Альманах библиофила. XIV. М., 1983. С.219-234.

3 Подробно об этом: Балязин В.Н. Профессор Александр Чаянов. 1888–1937. М., 1990; Чаянов В.А. А.В.Чаянов — человек, ученый, гражданин. М., 1998; Ласунский О.Г. Власть книги. Рассказы о книгах и книжниках. М., 1988. С.207-220; Чудакова М. Условие существования // В мире книг. 1974. №12; Вулис А. Что может отразиться в зеркале // Вопросы литературы. 1987. №1; Письма А.В.Чаянова / Публ., вступ. заметка и коммент. Р.М.Янгирова // Минувшее: Ист. альм. 18. М.; СПб., 1995; Полунина Н., Фролов А. Коллекционеры старой Москвы. М., 1997. С.384-387.

4 Герасимов И. Душа человека переходного времени. Случай Александра Чаянова. Казань, 1997. Данное издание скорее является «вольной» художественной фантазией. Допущенные автором фактические ошибки стали ложным основанием в выстраиваемых им философских обобщениях. Так, приняв дату запоздалого опубликования повести «Юлия, или Встречи под Новодевичьем» — 1928 г. — за момент ее создания, г-н Герасимов считает, что Чаянов символически относит развязку повести ровно на 100 лет назад, в 1828 г. Персонаж того же произведения Менго, по мнению г-на Герасимова, является вымышленным. Автор исследования на нескольких страницах рассуждает о семантике якобы «сочиненной» Чаяновым фамилии на основе французского и немецкого языков. В реальности француз Менго был исторической личностью, прославившейся в истории бильярда изобретением в 1827 г. кожаной нашлепки на кий. И действие указанной повести Чаянова, связанной с бильярдом, соотнесено как раз с этим историческим фактом.

К философствующей беллетристике на инфернальную тему отно-сится интересное издание: Федоров В. Пентакаль Альдебарана. М., 2001, среди героев которого присутствуют чаяновские персонажи.

5 История парикмахерской куклы, или Последняя любовь московского архитектора М. : Романтическая повесть, написанная ботаником Х и иллюстрированная антропологом А. М.: Изд. авт. и художника, II год республики; Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей: Романтическая повесть, написанная ботаником Х и иллюстрированная фитопатологом Y. М.,V год республики; Венецианское зеркало, или Диковинные похождения стеклянного человека: Романтическая повесть, написанная ботаником Х и на этот раз никем не иллюстрированная. Берлин: Книгоиздательство «Геликон», MCMXXIII; Необычайные, но истинные приключения графа Федора Михайловича Бутурлина, описанные по семейным преданиям московским ботаником Х и иллюстрированные фитопатологом Y. М., VII год республики.

6 «Антрополог А»: Алексей Александрович Рыбников (1887–1949) — график, живописец, реставратор. Жил и работал в Москве. Брат ближайшего друга Чаянова — ученого-экономиста Александра Рыбникова.

В 1921 г. к Алексею Рыбникову ушла первая супруга Чаянова — Е.В.Григорьева. Вероятно, в этом кроется причина прекращения творческого содружества писателя и художника. Следующий иллюстратор — Н.А.Ушакова — делала оформление в той же стилистической манере, что и Рыбников.

7 «Фитопатолог У»: Наталия Абрамовна Ушакова (1899–1990) — график, иллюстратор; мастер графики малых форм. В основном работала в области детской книги. Жила и работала в Москве. О ней см.: Глоцер Вл. Наталия Абрамовна Ушакова // Иллюстрация. М., 1988. С.160-167; Старая детская книжка. 1900–1930. Из собрания Марка Раца / Подгот. Ю.Молок. М., 1997. С.53-54.

8 Из письма А.В.Чаянова к С.Н.Прокоповичу и Е.Д.Кусковой от 3.12.1927. Цит. по: Письма А.В.Чаянова / Публ., вступ. Заметка и коммент. Р.М.Янгирова // Минувшее: Исторический альманах. 18. М.; СПб., 1995. С.527.

9 Цит.по: Муравьев В.Б. Московская гофманиада. Чаянов А. История парикмахерской куклы. Ростов-на-Дону, 1990. С.17.

10 См.: Сидоров А.А. А. И. Кравченко // Печать и революция. 1923. №6; переиздано в сб.: Мастера современной гравюры и графики. М., 1928. С.297-324.

11 Эта заинтересованность показательна в контексте утопических идей Чаянова. В повести «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» (1920) он придумывает для «идеального» будущего передвижные выставки и музеи, активно посещаемые сознательными гражданами в целях самообразования и эстетического удовольствия.

12 Рукопись (наброски, план книги, три главы) сохранилась. См.: РГАЭ (Российской государственный архив экономики). Ф.731. Оп.1. Ед.хр.17.

13 Не опубликовано. Цит. по автогр.: СР ГРМ. Ф.70. Ед.хр.588. Л.35об.-36.

14 Из письма А. И. Кравченко к В.В.Воинову от 19.05.1925 (датировано по пометке адресата). Цит. по автогр.: СР ГРМ. Ф.70. Ед.хр.160. Л. 22, 22об.

15 Из письма К.С.Кравченко к В.В.Воинову от 19.05.1925 (датировано по пометке адресата). Цит. по автогр.: СР ГРМ. Ф.70. Ед.хр.161. Л.3, 3об.

16 Из письма К.С.Кравченко к В.В.Воинову от 01.06.1925. Цит. по автогр.: СР ГРМ. Ф.70. Ед.хр.161. Л.6.

16а К сожалению, этот дом на Николиной Горе, своеобразное произведение художника, был не так давно уничтожен пожаром. (Примеч. ред.)

17 Не опубликовано. Цит. по автогр.: СР ГРМ. Ф.70. Ед.хр.164. Л.5об.

18 Бакушинский А.В. А. И. Кравченко // Новый мир. 1929. Кн.11. С.232.

19 Кравченко А.И. Глазами художника // Советское искусство. 1934, 23 августа.

20 Из письма А. И. Кравченко к В.В.Воинову от 18.10.1922. Цит. по автогр.: СР ГРМ. Ф.70. Ед.хр.160. Л.11.

21 Из письма А.В.Чаянова в коллегию Наркомпроса. Б.г., датировано по резолюции 31.03.1927. Цит. по: Разговор между писателем и цензором. Судьба Александра Чаянова и его книг / Публ. Г.Файмана // Русская мысль. 1992, 25 декабря. №3960. Надо заметить, что в этой чрезвычайно интересной публикации переписки А.В.Чаянова с Главлитом вопрос об издании «Фантастических повестей ботаника Х» так и остался открытым.

22 Отметим, что в первую очередь Кравченко стал знаменит как мастер виртуозных экслибрисов. См.: Базыкин М. Книжные знаки А. И. Кравченко // Гравюра и книга. 1924. №3-4.

23 Из письма Б.М.Кустодиева к А. И. Кравченко от 25.04.1925. Цит. по каталогу: А. И. Кравченко. 1889–1940. Живопись. Графика. М., 1973. С.11.

24 Сидоров А.А. Московская школа графики // Мастера современной гравюры и графики. М.; Л., 1928. С.385.

25 Воинов В.В. Русская ксилография за 10 лет. Л.: ГРМ, 1927. С.24.

26 Воинов В.В. Творческий путь Кравченко. 1929. Не опубликовано. Цит. по автогр.: СР ГРМ. Ф.70. Ед.хр.438. Л.40-41.

27 Такое мнение высказала Н.Н.Розанова в исследовании: Московская книжная ксилография 1920–30-х годов. М., 1982. С.75. Она охарактеризовала «Фантастические повести ботаника Х» как кульминацию первого периода творчества А. И. Кравченко.

28 Тугендхольд Я. Кравченко — гравер и рисовальщик // Красная нива. 1926. №32. С.9.

29 См. : Графическое искусство в СССР. 1917–1927. Л., 1927. С.202. Кат. №326; Русская ксилография за 10 лет. Л., 1927 (вне каталога, воспр. с.11).

30 Из письма Д.И.Митрохина к К.С.Кравченко от 15.05.1927. Цит. по каталогу: А. И. Кравченко. Выставка к 100-летию со дня рождения... М., 1989. С.8.

31 См.: Голлербах Э.Ф. Книжная графика // Графическое искусство в СССР. 1917–1927. Л., 1927. С.93.

32 Подразумеваются ил. к «Повелителю блох» Э.Т.А.Гофмана, выполненные в 1922 г., а вышедшие только в 1929 г. в изд-ве «Academia»; ил. к повести Н.В.Гоголя «Портрет», созданные по заказу Ф.Ф.Нотгафта для изд-ва «Аквилон» в 1923 г., а изданные ГИЗом в 1928 г.

33 Не издано. Цит. по автогр.: СР ГРМ. Ф.70. Ед.хр.162. Л.2.

34 Из письма А.В.Чаянова в коллегию Наркомпроса. Б.г., датировано по резолюции А.В.Луначарского 31.03.1927. Цит. по: Разговор между писателем и цензором. Судьба Александра Чаянова и его книг / Публ. Г.Файмана // Русская мысль. 1992, 25 декабря. №3960.

35 Из письма Лебедева-Полянского, начальника Гл. упр. по делам лит. и изд-в в коллегию Наркомпроса. Б.г., датировано по резолюции А.В.Луначарского 7.04.1927. См. там же.

36 См.: Выписка из протокола закрытого заседания правления Коллегии Наркомпроса от 5.07.1927 // Там же.

37 См.: Юлия, или Встречи под Новодевичьем: Романтическая повесть, написанная московским ботаником Х и иллюстрированная Алексеем Кравченко. М.: Издание автора, MCMXXVIII. Гравюры исполнены с оригинальных досок в мастерской А.Кравченко.

Сообщение о выходе книги появилось в Книжной летописи Государственной центральной книжной палаты РСФСР. Вып. №25 от 22 июня 1928 г.

38 См.: СР ГРМ. Ф.70. Ед.хр.162.

Источник: http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/7715.php