Ле Дантю Михаил Васильевич 

Le Dantue Michael

(1891 - 1917)

Михаил Васильевич Ле-Дантю принадлежит к числу живописцев, сумевших за молниеносно-краткий жизненный срок, отпущенный ему судьбой, в полной мере реализовать свой дар, стать истинным художником, мастером.

Прапорщик Чердынского полка Ле-Дантю, двадцати шести с половиной лет, погиб в первую мировую войну при крушении, как рассказывали очевидцы, обстрелянного поезда близ Проскурова (ныне г. Хмельницкий), где и был похоронен. Не сохранилась могила художника, как не сохранилось и большинство его работ — они рассеялись по свету в тяжкие военные и первые послереволюционные годы. Круг уцелевших произведений невелик: не более полутора десятков полотен, два-три альбома с набросками и композициями — вот все, что осталось от некогда обширного наследия; около восьмидесяти холстов было перечислено в списке, составленном друзьями после смерти живописца. Художественный уровень сохранившихся вещей, однако, столь высок, что становится очевидным — без исследования работ Ле-Дантю история русского искусства будет неполной. Такое исследование, сопровождаемое, хочется надеяться, новыми находками — дело будущего, а пока творчество художника окружено многими тайнами.

Фамилия Ле-Дантю тем не менее хорошо известна в русской истории. Одна из драматических, прекрасных ее страниц — жизнь и подвиг молодой француженки Камиллы Ле-Дантю, последовавшей за своим избранником, декабристом В.П.Ивашевым, в Сибирь и сумевшей добиться разрешения на венчание в остроге. На каторгу к дочери и зятю, преодолев чиновничьи препоны, приехала мать Камиллы, Мария Петровна — как на русский манер звали француженку Мари-Сесиль, урожденную Вабль. Мари-Сесиль, по первому мужу Вармо, в России обосновалась в конце 18 века вместе со своим вторым супругом Пьером Ле-Дантю. Ее старшая дочь Сидония, выйдя замуж за симбирского помещика В. И. Григоровича, стала матерью Дмитрия Васильевича Григоровича, будущего писателя. Младший же сын Марии Петровны, Евгений Петрович Ле-Дантю, был прадедом художника по прямой линии.

Род Ле-Дантю обрусел уже в первой половине 19 века; отец Михаила Васильевича прожил обыкновенную героическую жизнь русского интеллигента-разночинца: студент-медик, участник революционно-демократического движения, политический ссыльный. В ссылке, в селе Чижово Бежицкого уезда Тверской губернии, у земского врача В.В. Ле-Дантю родился сын. Мать с маленьким мальчиком вернулась в Петербург вскоре после смерти мужа, рано погибшего при работе на эпидемии холеры.

В 1908 году Михаил Васильевич закончил реальное училище. Страсть к рисованию, проявившаяся года в три-четыре, лишь только рука сумела держать карандаш, привела молодого человека сначала в студию Я.Я. Ционглинского, затем — Вернштейна, а через год, летом 1909, он поступил в Академию художеств. Возмужание Ле-Дантю как личности и как художника идет стремительно, словно в предчувствии недолгого жизненного пути. Студент Ле-Дантю тесно сближается с группой художников, образовавших «Союз молодежи», энергично ищущих новых дорог в искусстве, стремящихся к творчеству, адекватному народившемуся 20 веку. В 1911 году Михаил Васильевич участвует в постановке народной драмы «Царь Максимилиан и его непокорный сын Адольф»; стихия русского лубка надолго увлекает его, прививая вкус к народному искусству.

В январе 1912 года Ле-Дантю решается на важный шаг — он порывает с Академией художеств; уехав в Москву, вместе со своими новыми друзьями участвует в подготовке знаменитой, эпатажной выставки «Ослиный хвост», где молодые талантливые бунтари М.Ф. Ларионов, Н.С. Гончарова, А.В. Шевченко, С.М. Романович и другие выступают с невиданными, варварски-яркими полотнами, близкими по стилистике к фольклорному искусству, примитиву.

По приглашению художника Кирилла Михайловича Зданевича, также участника выставки, 11 марта 1912 года сразу после вернисажа Ле-Дантю уезжает к родителям Зданевича в Тифлис. Полугодовое пребывание художника в Грузии знаменательно одним выдающимся событием: в прогулках вместе с Кириллом Зданевичем по уличкам колоритного старого Тифлиса Ле-Дантю обращает внимание на поразительные картины неведомого художника-самоучки, украшающие стены духанов и трактиров, служащие вывеска ми и «рекламой» лавок. «Человек он прямо гениальный», — пишет Ле-Дантю матери и, еще не зная имени мастера, покупает первую картину; она написана на клеенке и называется «Пирушка мушей». Художника зовут Нико Пиросманашвили, и впервые в жизни «маляра» его работы встречают восторженное отношение собратьев-профессионалов. Приехавший на каникулы в мае 1912 года брат Кирилла студент Петербургского университета Илья Зданевич включается в поиски петербургского гостя — братьям Зданевичам принадлежит историческая роль в собирании (часто спасении) и сохранении наследия Пиросмани (niko-pirosmani.ru).

Грузинскому циклу произведений самого Ле-Дантю посчастливилось больше других — в Русском музее хранятся два холста из пяти и уцелел «Кавказский альбом», лишь недавно обнаруженный и атрибутированный известным историком искусства А.А. Стригалевым. Полотно «Сазандар» занимает центральное место и в грузинской серии, и во всем творчестве Ле-Дантю. Фигура восточного музыканта, играющего на национальном инструменте сазе, монументальна и декоративна: фронтально развернутая, плоскостная, с орнаментальным ритмом линий, она словно предназначена для стены — поиски большого монументального стиля будут определять всю краткую жизнь Ле-Дантю.

Необычайно интенсивны в биографии художника предвоенные годы: он участвует в выставках, углубленно изучает древнее и примитивное искусство, занимаясь в музее Археологического института, пишет теоретические работы, читает лекции и выступает на диспутах. Однако нерегулярный заработок, необходимость содержать престарелую мать заставляют Ле-Дантю поступить в Николаевское кавалерийское училище; служба дается ему трудно, по-прежнему все его помыслы в искусстве, и вскоре он покидает училище.

С 1914 года художника начинают привлекать задачи воплощения категории времени на двухмерной плоскости холста, введения «четвертого измерения» в живопись — близость к исканиям футуристов демонстрирует полотно «Поворот автомобиля» (Орловская картинная галерея), где быстрота, динамика технического чуда 20 века находят выражение в центростремительной разлетающейся композиции, чей ритм создает осязательное впечатление крутого виража на большой скорости.

Росписи кинематографа и кабаре, не сохранившиеся, но упоминаемые друзьями, свидетельствуют о непрекращающихся поисках монументально-декоративного стиля, мечте о «новых фресках».

Ле-Дантю обладал огромным влиянием на окружающих; его талант, ум и преданность искусству создали вокруг него круг единомышленников-почитателей — среди них следует назвать литератора и типографа Илью Зданевича, художников Н.Ф. Лапшина, В.М.Ермолаеву. Осенью 1915 года на квартире В.М. Ермолаевой устраивается выставка почти всех произведений Ле-Дантю, его первая и последняя по настоящее время выставка. Той же осенью Михаила Васильевича мобилизуют на военную службу, и после нескольких месяцев обучения во Владимирском пехотном училище прапорщика Ле-Дантю отправляют на фронт, на передовые позиции. В окопах первой мировой войны он проводит последние месяцы своей жизни. И в училище, и на фронте Ле-Дантю работает лишь урывками. Друзья узнают о его произведениях из писем, из редких командировок в Петроград; ничего из сделанного на войне — иконы походной церкви, декорации для перевозного театра, зарисовки и наброски — не сохранилось.>

"Чтобы писать картину, нужно слишком много знать и много сметь, а Вы хорошо знаете, как мало мы люди XX века знаем в одном и как много в другом. Наши картины пока должны быть только односторонними (т. е. хочу сказать каждый холст) и носить чисто аналитический характер. Я не христианин и не магометанин, у меня нет никакой сформированной религии и понятия и я рад этому. Знаю, что в противном случае это было бы выдумкой и основанным только на чувстве страха, а я не хотел бы закрыть глаза и отдаться. Я хотел бы иметь здоровое отошение к жизни и к самому себе. Я хотел бы разрушить то, что не понятно, зная, что, разрушая, пойму (конечно я не говорю о разрушении футуристов). Природа (жизнь) и ее отношение к холсту, вот, мне кажется, самая существенная задача для нас теперь". Из письма М. Фаббри. 25 ноября 1912. ЦГАЛИ, ф. 792, оп. 1, ед. хр. 9

Все воспроизведенные картины М.В.Ле-Дантю, а также О.В.Розановой и МИ.Менькова из Самарского музея были включены в число произведений, не имеющих художественной ценности и подлежащих уничтожению (список № 5, август 1953 года, всего около 450 произведений русского искусства конца 19 - начала 20 века). Сохранены благодаря стараниям сотрудников музея. 

_______________________

Ле Дантю Михаил Васильевич - русский художник, теоретик. 

Родился в Тверской губернии в 1891 году, в 1909 переезжает в Санкт-петербург и поступает в Академию художеств, проучившись там до 1912 года, покидает ее из-за несогласия с программой обучения. В 1910-1911 принимает активное участие в деятельности "Союза молодежи", оформляет спектакль "Царь Максимилиан", участвует в двух выставках общества. Знакомится с братьями Кириллом и Ильей Зданевичами. После ухода из академии переезжает в Москву. Знакомится с Ларионовым, Гончаровой, Татлиным и Бартом. Вскоре увлекается идеями всечества и лучизма Ларионова, участвует во всех выставках группы "Ослиный хвост", принимает участие в теоретическом обосновании ларионовской идеи широкого использования мирового художественного опыта, выступает как пропагандист нового метода. В связи с этим изучает теорию и историю искусства. В живописных работах этого времени преобладает стилистика лучизма. В 1913 г. подписывает коллективную декларацию русских художников - манифест "Лучисты и будущники", один из самых дерзких документов футуризма, провозглашающий одновременно ориентацию на Восток и восхищение ритмами и формами современной городской жизни. В 1912-1913 годах живет на Кавказе, где знакомится с творчеством Нико Пиросманишвили и становится его первым пропагандистом, затем - в Одессе, возвращается в Петербург. Весной 1915 года в Петрограде устраивается его персональная выставка. Осенью 1915 года его мобилизуют на фронт. Он оканчивает Владимирское пехотное училище и поступает в расположение действующих частей. В 1917 году погибает во время катастрофы военного эшелона.

Памяти Михаила Ле-Дантю Илья Зданевич посвятил пятую пьесу своей известной пенталогии "питерка дейстф аслаабличья" - "ЛидантЮ фАрам".

Выставки:

Союз молодежи. Санкт-Петербург, 1910, 1911.

Ослиный хвост. Москва, 1912. 

Мишень. Москва, 1913. 

№4. Москва, 1914. 

1-ая Государственная выставка местных и московских художников. Витебск, 1919 

1-ая Государственная выставка искусства и науки. Казань, 1920.

Berlin, 1922

Выставка новейших течений в искусстве. Ленинград, 1927

_______________________

Ирина Дзуцова 

Михаил Ле-Дантю и его родословная

К 120-летию со дня рождения

Михаил Васильевич Ле-Дантю вошел в историю русской художественной культуры начала XX века как талантливый живописец, один из ведущих теоретиков и практиков литературно-художественного авангарда, первооткрыватель картин Нико Пиросмани и первый их собиратель. В контексте русского искусства 1910-х годов творчество М. Ле-Дантю до последних лет практически оставалось неизвестным. Список трудов о нем ограничивается публикациями А. Стригалева, А. Шатских, Н. Гурьяновой, А. Марцадури и диссертационной работой Е. Юдиной. Менее известной остается биографическая канва М. Ле-Дантю, его русская и французская родословная.

Став известным лишь в 1990-е годы, имя М. Ле-Дантю чаще всего ассоциировалось прежде всего с открытием грузинского самобытного художника Нико Пиросманашвили. Творчество самого Ле-Дантю оставалось почти неизученным; между тем, он интересен не только как художник, но и как серьезный теоретик искусства, оставивший свой след в культуре России и Грузии.

Унаследовав художественный талант от родителей, Михаил Васильевич начал рисовать рано, в возрасте 3-4 лет. В 1908 г. он окончил Третье реальное училище в Петербурге, учился у художника Зейденберга и в частных художественных студиях Я. Ф. Ционглинского и М. Д. Бернштейна.

В 1909 г. он поступил в Санкт-Петербургскую Академию художеств, но, стремясь выйти за пределы академической системы обучения, сблизился с левым художественным объединением «Союз молодежи», с московскими художниками М. Ларионовым, В. Бартом, В. Татлиным (впоследствии – близкий друг Михаила Васильевича) и др. Он ратовал за активное самообразование и аналитическое изучение истории искусств. Круг его интересов был обширен: Запад и Восток, искусство Африки, народное искусство, наиновейшие течения и эксперименты французских живописцев.

В январе 1912 г. Ле-Дантю покинул стены Академии художеств (по другой версии – был отчислен). В кругу творческой молодежи он успел прослыть сведущим и компетентным теоретиком, автором многих картин и рукописей, участником выставок (в том числе знаменитой эпатажной выставки «Ослиный хвост») в Петербурге и Москве. Он собирался поступить в Московское художественное училище, но одновременно искал для себя новую «школу» и намеревался заняться фресковой живописью во Львове, Тифлисе и Одессе.

На перепутье творческих устремлений, стесненный в денежных средствах, Ле-Дантю принял приглашение семьи своего нового товарища по Академии художеств Кирилла Зданевича и вместе с ним приехал в Тифлис в 1912 г.

В Грузии он остался на полгода. Побывал в Сурами, Боржоми, Цхинвали, много рисовал, фиксируя местные достопримечательности, образцы архитектурных орнаментов и народного творчества, ремесел. В Тифлисе Ле-Дантю начал ряд картин грузинского цикла: «Продавец мацони», «Запрягание буйволов», «Человек с лошадью», «Человек в пивной», «Буйволы», «Кожевенники на Куре», «Сазандар», «Грузинская пляска», «Счастливая Осетия» (закончив их в Петербурге). В Грузии же, ставшей для художника «землей обетованной», с романтическим ореолом страны свободы, у Ле-Дантю родилась идея создать восточный цикл картин. (Некоторые из них были показаны на выставке «Мишень» в 1913 г.)

Это было время напряженной духовной работы и творческих поисков. Ле-Дантю становится авторитетом в кругу новых друзей, местных молодых художников-единомышленников.

Сразу по приезде в Тифлис произошло едва ли не главное событие в его творческой жизни. Вместе с Кириллом Зданевичем в духане «Варяг» на Вокзальной улице он обнаружил картины Нико Пиросмани (это произошло в промежутке времени между 25 марта и 1 апреля 1912 года). Ле-Дантю купил картину «Пирушка мушей»[1] и начал активно искать и покупать работы Пиросмани. Так Михаил Васильевич стал первым из профессиональных художников, обратившим внимание и  оценившим по достоинству того, кого позже мир признает национальным гением Грузии.

Несмотря на все старания друзей, им так и не удалось найти самого художника. (Несколько месяцев спустя это удалось Илье Зданевичу, брату Кирилла.)

Творчество Пиросмани определенным образом сказалось на живописи самого Ле-Дантю, отныне стремившегося к обобщенно-плоскостному стилю и созданию орнаментальных композиций.

Вернувшись в Москву, он выставляет свой грузинский цикл, а также картины Пиросмани «Девушка с кружкой пива», «Натюрморт», «Олень» и «Портрет Ильи Зданевича». Все эти картины, за исключением «Девушки с кружкой пива», были представлены в каталоге выставки как собственность Ильи Зданевича[2].

Несмотря на нужду, Михаил Васильевич покупал работы «грузинского Джотто» на те небольшие суммы, которые присылала ему из Петербурга его обожаемая «мамуська». Заработать на жизнь и на покупку картин в Тифлисе ему не удавалось, а вернувшись домой, в Петербург, он вновь окунулся в бурную художественную жизнь северной столицы. Он включился в борьбу М. Ларионова с другими группами российского авангардного движения (в частности, с «Бубновым валетом»). Он обрабатывает материалы своего «Кавказского альбома» акварелей и рисунков[3]. В нем сохранились почти все листы, заполненные зарисовками-откликами на картины Пиросмани, рисунками с городских вывесок Тифлиса, с грузинских архитектурных мотивов, с национальных орнаментов, рельефов, надгробий... На страницах альбома авторские записи на русском, грузинском, французском языках. На двух листах карандашом вписаны названия картин Пиросмани.

Первая мировая война коснулась и Ле-Дантю. Он окончил военное училище, получил офицерский чин прапорщика Верхнеднепровского пехотного полка, о чем свидетельствует удостоверение, подписанное в 1916 г. генерал-майором, петроградским комендантом Калантаровым. В марте 1917 г. Ле-Дантю сообщал матери, что стоянка на передовом фронте благополучно окончилась. В другом письме из окопа, находившегося в пятидесяти шагах от противника, он писал: «Должность у меня очень забавная: начальник команды маскировщиков, и в связи с этим обязанности, близкие с декоративным искусством, хотя и самой иллюзионистской школы». В письмах к матери Ле-Дантю успокаивал ее тем, что не пьет и по возвращении с фронта намерен много работать в живописи. Он обижался, что друзья не пишут ему писем на фронт. Сам он переписывался со своим близким другом художником Н. Ф. Лапшиным. В письме от 14 января 1917 г. он сообщал: «Стоим в окопах, где следует, с кем полагается время от времени деремся, а больше гомерически лодырничаем. Не рисую я абсолютно ничего, если не считать этих несчастных декораций... очень похожих на писанные нами с тобой в блаженной памяти кинематографе, да еще кой-каких этюдов и портретов на предмет удовлетворения утробной жажды нашей публики в щекотании эстетическом. Во избежание осложнений, это щекотание может производить лишь ощущения приятные. Хотя и так уж с эстрады заявлялось, что декорации написаны известным петербургским футуристом, но все же за них получена благодарность в приказе, на чем и можно поставить точку. Для себя работать хоть сколько-нибудь невозможно, так как я имел неосторожность помещаться в блиндаже посреди бивака и мимо все время циркулирует офицерство, считающее почему-то необходимым в него заглянуть... Все это лишает меня возможноти не только работать, но и думать. Блиндаж наш назвал корчмой у большой дороги, и его трудно натопить из-за ежеминутно отворяющейся двери».

Ле-Дантю писал и своей невесте Ольге Ивановне Лешковой: «Милый Котик! Обретаюсь в новом Дохло-Собачинске, именуемом Егорьевском... здесь нет такого культурного заведения, как кафе, и всего лишь один кинематограф. Много церквей, кругом фабрики и среди них базар. Живу в гостинице и совершенно ничего не делаю. Время тянется отчаянно, но сократить его чем-нибудь не придумаешь. Пробую рисовать... в запасном полку царит полное благодушие – все кругленькие, сытливые, маленькие и терпеть не могут спешить... Командир полка то болен, то отсутствует, словом, я потерял всякую надежду в скором (более или менее) времени предстать перед его очи. А это обязательное условие возможности дальнейшей отправки... С рисованием дело обстоит очень слабо. В голове сидят пикассовские формы с последнего визита к Щукину. Невольно подчиняешься как-то их монументальной убедительности. Хотя и хочется совершенно другого стиля. Поразила меня в этот раз исключительная простота концепции в живописи Пикассо. Она заключена только в материал и страшно индивидуальна. Глубокая ошибка считать Пикассо началом. Он, скорее, заключение и по его пути пойти, пожалуй, нельзя. Странно, что раньше я этого не видел и считал, что мои работы имеют одну с ним почву. Надо еще массу работать, чтоб пробиться сквозь это внешнее сходство, раз оно могло и меня самого еще держать в заблуждении. Скорее бы это стало возможным. Ну, прощай пока, Музинька родная... Целую. Миша».

В письмах к О. И. Лешковой Михаил Васильевич не забывает и о своем друге Илье Зданевиче. Его заботят и художественные дела в России: «Смущает меня еще немного один вспомнившийся пункт из твоих старых писем относительно общественной деятельности Ильи. Не подался ли он окончательно в эту сторону и сохраняет ли достаточно напряженности и внимания для художественно-организационной работы? Было бы очень жаль, если это с ним случилось, так как его роль теперь незаменима. Печально, если настоящий момент используют разные прохвосты, с которыми потом очень трудно будет справиться, так как они как бы приобретут законную почву под ногами. Если мы их теперь не собьем и не загоним в причитающуюся им тараканью щель, то придется опять занимать позиции épatage’а и анархизма, которые будут еще затруднительнее. Страшно обидно, что нельзя мне самому принять участие в этом благом деле... Пора уже, мне кажется, дорасти до мысли, что только новаторство... заслуживает какого-либо внимания (при условии, разумеется, мастерства) в качестве искусства, так как все остальное – мертвечина, ‘торговля и промышленность’ и не заслуживают даже включения в рубрику понятий, связанных с искусством. Для нашего будущего представляется теперь много хороших возможностей, начиная хотя бы с самой формы отношений, которая, думаю, определится... Пиши мне побольше, родная, об этом, обо всем, что тебя лично и нас обоих касается. Поверь мне, это дороже всего... Прощай, моя славная. Целую, Миша».

Через четыре месяца после этого письма его не стало. 25 августа 1917 г. демобилизованный прапорщик Чердынского полка Ле-Дантю сорвался со ступеньки и попал под поезд при катастрофе (или обстреле) воинского эшелона под г. Проскурово[4]. Верная памяти жениха, Ольга Ивановна Лешкова[5] писала общему с Ле-Дантю другу Илье Зданевичу в Париж: «Он не был убит в сражениях, а выйдя целым и невредимым из целого ряда боев, в которых командовал полком, стал жертвой несчастного случая с поездом. Миша участвовал в целом ряде сражений, обнаружив редкое самообладание и полный презрения ко всяким опасностям». О гибели друга Илья Зданевич узнал во время научной экспедиции в 1917 г. В честь Ле-Дантю он назвал одну из вершин Понтийского хребта высотой 3700 метра. В дневнике экспедиции Зданевич писал: «Эту часть Качкар уступает низшей вершине, открытой мной, которую в честь моего друга, покойного Ле-Дантю, известие о гибели которого застало меня у руин Ишхани, я назвал вершиной Ле-Дантю. Лежащему под ней новооткрытому глетчеру будет поэтому присвоено имя ледника Ле-Дантю». В августе 1918 г. в помещении тифлисского «Фантастического кабачка», в этом приюте литературно-художественной богемы города, Илья Зданевич прочитал доклад «Ле-Дантю в русских худогах», приуроченный к годовщине гибели друга.

Вскоре после гибели Ле-Дантю Илья Зданевич написал статью «Окрест искусства М. Ле-Дантю»[6]. Вероятно, она предназначалась для выставки картин художника, запланированной его друзьями. Зданевич писал: «Русская живопись потеряла мастера, единственного, который заставляет нас верить в возможности ее подъема. Но круг его идей живет среди его друзей, среди которых назовем хотя бы имена К. Зданевича, Ермолаеву и Н. Лапшина. И в том борении за искусство, которое разрастается с каждым днем... заветы его и дела будут сильнейшим оружием в руках его единомышленников. И несмотря на пять (всего!) лет работы, дела его столь велики, что не изгладятся. И суждено его имени быть маяком, о который разобьется не один прибой»[7].

Книгу «лидантЮ фАрам» Илья Зданевич начал писать в 1919 г. в Тифлисе, перерабатывал ее в Константинополе в 1920–21 гг. и издал в Париже в 1923 г. под грифом «41°». Самая дадаистская дра – драма-пенталогия – Зданевича под названием «Аслаабличье» посвящена безвременно ушедшему другу. Илья Зданевич предварил ее так: «Эта книга является короной на могиле моего умершего друга и на всем том, что в течение десяти лет составляло нашу жизнь». Она экспонировалась в галерее Поля Гийома в Париже. Под впечатлением от книги Жан Кокто написал Илье: «Эта книга – чудо, которое я не смог прочитать, но сразу затронула чувство в глубине души. Мы не знаем, из чего состоят звезды, но ваша книга – звезда». А. Крученых назвал книгу «великолепной». По выходе книги автор заявил: «Это высшая точка. И достигнув ее, я бросаю эту книгу. Прощай, молодость, заумь. Долгий путь акробата, экивоки, холодный ум, всë, всë, всë»[8].

Об издании книги Зданевич сообщил друзьям в Тифлис. Его письмо было опубликовано в газете «Бахтриони» от 13 ноября 1922 г. Три экземпляра «лидантЮ фАрам» он послал Ольге Лешковой в Петроград. Та, в свою очередь, отослала Илье в Париж биографические материалы о Ле-Дантю, так как Илья намеревался издать во Франции книгу воспоминаний о своем друге. Мало известно, что Илья Зданевич еще при жизни Ле-Дантю писал роман под рабочим названием «Петроград». Об этом он сообщал в письме к Ле-Дантю от 20 декабря 1916 г. из Тифлиса: «Посвящается он Вам. И когда Вы будете здесь, я почитаю его Вам – именно его начало». В одном из рукописных фрагментов другой своей книги о Ле-Дантю Илья Зданевич писал: «Убежденность Михаила Ле-Дантю была не только верой фанатика. Под ней лежали изумительные знания, и когда говорил он о живописи, чувствовался, – и только он мог похвалиться этим, никто другой из многочисленной плеяды, – чувствовался мастер своего дела, который знает, чего и зачем он хочет». И еще: «Ле-Дантю – кубофутурист, наибольшее внимание он уделял композиционным задачам. Параллельно шло его увлечение вывеской, приведшее к открытию грузинского художника Нико Пиросманашвили, наложившего отпечаток на все творчество одного из талантливых русских футуристов. Погиб во время Империалистической войны, он угас на полпути».

Кирилл Зданевич тоже вспоминал об общем с братом друге: «Блондин, почти рыжий, с узким белым лицом, длинными усами а ля мушкетер. Память о Михаиле Васильевиче Ле-Дантю, талантливом художнике, неразрывно связана с любимым им Н. Пиросманашвили, являвшемся для него носителем творческого начала грузинского народа. Через Н. Пиросманашвили он глубоко полюбил Грузию, ее одаренный, талантливый народ и его искусство».

В контексте оценки личности и творчества Ле-Дантю интересен материал, найденный и опубликованный Екатериной Юдиной в «Терентьевском сборнике» (Москва, 1998 г.). Согласно ее публикации, с Ле-Дантю был знаком поэт Колау Чернявский (1893–1943), один из активных участников литературно-художественной жизни Тифлиса и верный рыцарь живописи Пиросмани. Художник и поэт познакомились на выступлении Давида Бурлюка в Троицком театре в Петербурге 20 ноября 1912 г. Вероятно, сразу после гибели Ле-Дантю, в конце 1917 – начале 1918 г. К. Чернявский внес в свою записную книжку запись: «Полдень гения 12»[9]. В этой записи-воспоминании упоминаются картины Ле-Дантю, находившиеся у И. Зданевича, а также картины художника, написанные им в Грузии: «Человек с лошадью» и «Счастливая Осетия». К. Чернявский описал облик самого художника и свое впечатление от увиденных картин. Привожу этот текст полностью: «В оплечье двух веселых жен для опочивальни всю комнату Ильи озаряет яркое солнце, и встает несравненный облик самого мастера – Ле-Дантю. Михаила Васильевича я встретил впервые на Бурлюковском докладе со спорами. При перерыве окружные переходы кипели. Я запнулся в своей вывесочной рации, заметив на себе полный думы и влаги бесценный камень синих глаз мастера. Так мы заговорили. После, при спорах со сцены, Михаил Васильевич ратовал за соборность работы, проще – за артель художников. Сложив руки, тонкий и темный, светлый лицом, огнями волос и непреклонной волею глаз, высказывался эмаусский спутник, подлинный облик собрата Джотто, мастер раннего Возрождения. Потом как-то Илья повел меня и в мастерскую. Темный ход, нависшие какие-то антресоли. Маленькая комнатенка горела, еще больше, чем солнцем, двумя картинами мастера – против входа, рядом. ‘Сурам’ – угластые холмы с башнею, юноша с лошадью – разбивали зрителя параличом, отбивая всякую охоту догадываться, сравнивать и сопоставлять. В ‘Счастливой Осетии’ ясно горело иное. Женщина в гамаке разбивает картину, давая труднейшую задачу композиции. Художник райски легко и светло сводит все это на нет, давая как раз счастье воскрешения. Так  близость к мастеру как бы вкладывает грубые персты в алые донельзя раны Христа Воскресшего».

* * *