Орловский Александр Осипович 

Alexander Orlovsky

(1777 - 1832)

А.О.Орловский родился в обеспеченной польской семье. Отец его содержал корчму в провинциальном городке Седлеце, где мальчика и его первые талантливые рисунки увидела княгиня Изабелла Чарторижская. Покровительствуя незаурядному дарованию, она отправила Орловского (ок. 1793) на обучение в варшавскую мастерскую художника Я.-П. Норблина, бывшего придворным живописцем князей Чарторижских.

Ранний, варшавский период творчества художника отмечен интересом к освободительной войне польского народа, вылившейся в восстание под предводительством Т. Костюшко.

Существуют зарисовки Орловского, запечатлевшие эпизоды этого события ("На бивуаке", "Группа солдат Костюшко в лагере", "Битва под Рацлавицами", все 1798, и др.).

В 1802 г. художник приехал в Петербург, где и прожил до конца жизни. Вначале судьба была к нему благосклонна. Покровительство А. Чарторижского, близкого к императору Александру I, способствовало тому, что Орловский оказался на службе у великого князя Константина Павловича.

Уже с 1803 г. он значился в списке "получающих жалованье, порции и прочее содержание по особым Его Императорского Высочества повелениям". В Мраморном дворце, принадлежавшем великому князю, ему была предоставлена квартира из трех комнат с окнами на Неву.

Талантливый рисовальщик, Орловский создал многочисленные карандашные, акварельные, пастельные произведения романтического характера. Недаром А. С. Пушкин посвятил ему строки своего известного стихотворения: Бери свой быстрый карандаш, Рисуй, Орловский, ночь и сечу! Всадники на вздыбленных конях, кораблекрушения и бури на море - таковы сюжеты его композиций того времени.

После создания картины "Бивуак казаков" (1809) его удостоили звания академика "как знаменитого художника, труды которого давно известны Академии". Большое место в творчестве художника занимал портрет. Яркая индивидуальность и выразительность свойственны "Автопортрету в красном плаще" (1809) и "Автопортрету в черкеске" (ок. 1820). Сильный характер и романтический пафос сближали его с поколением русских людей периода наполеоновских войн.

Темпераментной манерой рисунка, оригинальным цветовым решением, достигнутым соединением черного итальянского карандаша с красновато-охристой сангиной, отмечены портреты архитектора Ч. Камерона (1809), композитора М. Клементи (1810), А. М. Ланской (1816). Жанровые акварельные зарисовки, изображавшие типы рабочего люда Петербурга - разносчиков, каменщиков, стекольщиков, составили целую серию, предвосхитившую более поздние произведения И. С. Щедровского и А. Г. Венецианова.

В рисунках и литографиях 1810-х гг. получила отражение зрелищная сторона жизни столицы: "Бега на Неве", "Лихач" и др. Сочувствием к судьбам людей обездоленных проникнуты рисунки "Привал арестантов", "Нищие крестьяне у кареты" (оба 1815) и др. С 1816 г. художник одним из первых в России обратился к технике литографии и выполнил ряд отдельных листов и альбомов-серий, получивших широкое признание у современников ("Тетради на тему русского народного быта", 1825-26, и др.). Человек широкого кругозора, прогрессивно настроенный, художник состоял членом масонской ложи "Соединенные друзья", а также ложи "Палестина", запрещенных Александром I и потому строго законспирированных.

Знакомый с представителями театральной и литературной среды Петербурга, он общался с И. А. Крыловым, А. С. Пушкиным, П. А. Вяземским, Д. В. Давыдовым, которые любили и ценили его. И. А. Крылов заказывал художнику иллюстрации для изданий своих басен. Кроме того, Орловский исполнил портрет знаменитого баснописца (1812). Однако после кончины великого князя Константина Павловича Орловский лишился службы, квартиры и средств к существованию. Некоторое время состоял при военно-топографическом депо, но это продолжалось недолго. Подорванное здоровье, отсутствие поддержки привели художника к смерти.

ПАМЯТИ ЖИВОПИСЦА ОРЛОВСКОГО

Грустно видеть, Русь святая,

Как в степенные года

Наших предков удалая

Изнемечилась езда.

То ли дело встарь: телега,

Тройка, ухарский ямщик;

Ночью дуешь без ночлега,

Днем же — высунув язык.

Но зато как всё кипело

Беззаботным удальством!

Жизнь — копейка! бей же смело,

Да и ту поставь ребром!

Но как весело, бывало,

Раздавался под дугой

Голосистый запевало,

Колокольчик рассыпной;

А когда на водку гривны

Ямщику не пожалеть,

То-то песни заунывны

Он начнет, сердечный, петь!

Север бледный, север плоский,

Степь, родные облака —

Всё сливалось в отголоски,

Где слышна была тоска;

Но тоска — струя живая

Из родного тайника,

Полюбовная, святая,

Молодецкая тоска.

Сердце сердцу весть давало,

И из тайной глубины

Всё былое выкликало,

И все слезы старины.

Не увидишь, как проскачешь,

И не чувствуешь скачков,

Ни как сердцем сладко плачешь,

Ни как горько для боков.

А проехать ли случится

По селенью в красный день?

Наш ямщик приободрится,

Шляпу вздернет набекрень.

Как он гаркнет, как присвиснет

Горячо по всем по трем, —

Вороных он словно вспрыснет

Вдохновительным кнутом.

Тут знакомая светлица

С расписным своим окном;

Тут его душа девица

С подаренным перстеньком.

Поравнявшись, он немножко

Вожжи в руки приберет,

И растворится окошко, —

Словно солнышко взойдет.

И покажется касатка,

Белоликая краса.

Что за очи! за повадка!

Что за русая коса!

И поклонами учтиво

Разменялися они,

И сердца в них молчаливо

Отозвалися сродни.

А теперь, где эти тройки?

Где их ухарский побег?

Где ты, колокольчик бойкий,

Ты, поэзия телег?

Где ямщик наш, на попойку

Вставший с темного утра,

И загнать готовый тройку

Из полтины серебра?

Русский ям молчит и чахнет,

От былого он отвык;

Русским духом уж не пахнет,

И ямщик уж не ямщик.

Дух заморский и в деревне!

И ямщик, забыв кабак,

Распивает чай в харчевне

Или курит в ней табак.

Песню спеть он не сумеет,

Нет зазнобы ретивой,

И на шляпе не алеет

Лента девицы мило