Судейкин Сергей Юрьевич


Sergei Sudeikin


(1882 - 1946)

 

С. Ю. Судейкин родился в семье жандармского полковника. В 1897 г. он поступил в МУЖВЗ, однако в 1902 г. был отчислен за показанные на ученической выставке работы "непристойного содержания".

Уже первые самостоятельные работы Судейкина с их романтической наивностью, перламутровыми тонами оказались близки художникам-символистам. Он иллюстрировал драму М. Метерлинка "Смерть Тентажиля" (1903), сотрудничал с журналом "Весы", участвовал в выставках "Алая роза" (1904) и "Голубая роза" (1907), "Венок- Стефанос" (1908).

В 1909 г. Судейкин поступил в Петербургскую АХ. В это время у художника завязались творческие отношения с А. Н. Бенуа, а через него и с другими "мирискусниками".

В 1911 г. он стал членом объединения "Мир искусства". Тесная дружба связывала его с К. А. Сомовым. Во многом от сомовских "маркиз" отталкивался Судейкин в своих работах, также воспроизводивших пасторальные сцены галантной эпохи. "Пастораль" (1905), "Сад Арлекина", "Венеция" (обе 1907), "Северный поэт" (1909), "Восточная сказка" (начало 1910-х) - характерны уже сами названия картин Судейкина. Романтический сюжет нередко получал у него наивную, примитивно-лубочную трактовку, содержал элементы пародии, гротеска, театрализации.

Его натюрморты - "Саксонские фигурки" (1911), "Цветы и фарфор" (начало 1910-х) и др. - при всей их близости к натюрмортам А. Я. Головина также напоминают театральное действо, сценическую площадку. Тема театра не раз возникала в его живописи. Судейкин изображал балет и кукольный театр, итальянскую комедию и русское масленичное гулянье ("Балетная пастораль", "Гулянье", обе 1906; "Карусель", 1910; "Петрушка", 1915; серия лубков "Масленичные герои", середина 1910-х, и др.).

Именно театрально-декорационное искусство стало главным делом художника. Он сотрудничал со многими театральными деятелями тех лет. Первым привлек его к оформлению оперных спектаклей в московском театре "Эрмитаж" С. И. Мамонтов. В 1905 г. Судейкин совместно с Н. Н. Сапуновым оформил "Смерть Тентажиля" в постановке В. Э. Мейерхольда для Театра-студии на Поварской; в 1906 г. - драму М. Метерлинка "Сестра Беатриса" в Театре В. Ф. Ко-миссаржевской в Петербурге. В 1911 г. он работал над балетными спектаклями Малого драматического театра в Петербурге и комической оперой М. А. Кузмина "Забава дев", поставленной там же; в 1912 г. вместе с А. Я, Таировым - над пьесой "Изнанка жизни" X. Бенавенте в петербургском Русском драматическом театре.

В 1913г. Судейкин участвовал в "Русских сезонах" в Париже, выполнив декорации и костюмы к балетам "Красная маска" Н. Н. Черепнина и "Трагедия Саломеи" Ф. Шмидта.

В 1910-х гг. Судейкин становится одной из центральных фигур петербургской художественной жизни. Он оформляет книги стихов своего друга поэта М. А. Кузмина - "Куранты любви" (1910), "Осенние озера" (1912); участвует в постановках "Башенного театра" в доме поэта В. И. Иванова; в 1910- 11 гг. помогает В. Э. Мейерхольду организовать Дом интермедий, в 1911 г. расписывает стены кабаре "Бродячая собака", в 1915-м создает декоративные панно для театра-кабаре "Привал комедиантов".

В 1917 г. Судейкин переехал в Крым, а затем, в 1919-м, - в Тифлис, где он вместе с грузинскими художниками расписал кабачок "Химериони".

В 1920 г. художник уехал в Париж. Главные работы Судейкина, выполненные за границей, также принадлежат театральным подмосткам. Художник сотрудничал с Н. Ф. Балиевым в его возрожденном на французской земле кабаре "Летучая мышь", с "Русской оперой" М. Н. Кузнецовой, с театром "Аполло"; для балетной труппы А. П. Павловой оформил "Спящую красавицу" П. И. Чайковского и "Фею кукол" И. Байера

Переезд в США в 1923 г. не изменил направленности интересов Судейкина. Он много работал для нью-йоркской "Метрополитен-опера", где оформил балеты И. Ф. Стравинского "Петрушка" (1924), "Соловей" (1925), "Свадебка" (1929); оперы "Садко" Н. А. Римского-Корсакова (1929), "Летучий голландец" Р. Вагнера (1930) и др. Сотрудничал также с труппами Дж. Балан-чина и М. М. Фокина, выполнил декорации к кинофильму "Воскресение" (по роману Л. Н. Толстого) для Голливуда (1934-35). Последние годы жизни тяжело больной художник провел в нужде. Его творческие силы были исчерпаны.
_______________________________

Алексей Толстой


Перед картинами Судейкина

 

Передо мной картины Судейкина: вот — чудесный полный поэзии, радости и юмора, мир старинных пейзажей, дворянских усадеб, хороводов под зеленой сенью рощи, жеманных молодых людей, влюбленных в сельских красавиц: оживший мир беспечной прелести и любви, над которым купидон, выхоленный в бабушкиных перинах, натягивает свой лук. Вот — ярмарки, балаганы, петрушка, катанье под Новинским, где все пьяным-пьяно, где на тройке пролетают румяные купчихи, а курносый чиновник, томясь от вожделения, глядит им вслед. Вот — жарко натопленные мещанские горницы, кабинеты в трактирах, с окошком на церковный двор, непомерные бабищи, рассолодевшие девки, половые с каторжными лицами, и тот же курносый чиновник утоляет вожделение за полбутылочкой рябиновой. Вот — сказочный мир глиняных вятских игрушек. Вот — упившийся сладострастием и ленью восток — Грузия, Персия, Армения. Вот, наконец, портреты современных нам лиц, взятые в какой-то особой, таинственной, жуткой их сущности.

Стоишь, очарованный этим несравненным поэтом, насмешником, мистиком, могучим и яростным колористом, и спрашиваешь — из каких глубин выросло это искусство?

 

 
***

 

 

Для меня рассуждения об искусстве всегда сводятся к одному: искусство (живопись, музыка, поэзия и др.) это — сеть, которою улавливается дух жизни и, уловленный, заковывается в кристаллы звука, слова, краски, формы.

Кристаллы эти разрушаются временем, но искусство снова ненова закидывает сеть. По богатству улова судят о богатстве века. Но есть и другое различие в этих уловах вечности: степень их насыщенности вечным, тем, что в искусстве мы называем Красотой.

Об этом, в сущности, и говорят, когда говорят об искусстве или когда по нем судят о современном ему веке.

 

 
***

 

 

Ловцы вечности строят свои формы из хрупкого и тленного материала жизни. Формы обусловливают содержание: жизнь довлеет над творчеством. Действительно, нельзя кровавый закат насытить радостью ясного утра. В этом трагедия искусства и его неуставаемая борьба с формой, — с жизнью сегодняшнего дня.
Только в редкие эпохи счастливого и пышного расцвета жизни искусство современно ей — тогда оно обожествляет эту жизнь, тогда — улов щедрый и Красота совершенна.
Но такие эпохи редки. Обычно взор искусства в поисках формы обращен назад, в глубь отошедшего времени, и, чем тусклее современность, тем пронзительнее взор в глубину.

Но здесь снова трагедия: давно отошедшие формы прекрасны, но мертвы, их не наполнить вином бытия, как не наполнить истлевшего меха. А то, что живо, — тускло и безнадежно.

Мы только что пережили подобное время в искусстве: десятилетие перед мировой войной.

 

 
***

 

 

Связь искусства с жизнью — связь в любви и ненависти одновременно. Связь эта предвозвещена огненным мечом Архангела, преградившего первому человеку райские врата. Мечта о райских вратах — вечная тоска искусства. Оно приковано к жизни, но оно всегда впереди нее, одушевлено этой мечтой. Поэтому искусство всегда веще, пророчественно.

Веще и пророчественно не содержание искусства, но само его качество, его окраска. Как по убору птиц, по их полету, мы говорим о весне и об осени, так по убору и взлету искусства мы гадаем о грядущих днях.

 

 
***

 

 

Я помню, как в 1910 году мы ждали конца мира: хвост кометы Галлея должен был коснуться земли и мгновенно насытить воздух смертельными газами циана.

Так за десятилетие перед мировой войной, перед гибелью Российской империи, все русское искусство, сверху донизу, в смутном предчувствии гибели, было одним воплем смертельной тоски.

В живописи была изысканность, сладострастие формы; в поэзии — белая дама; в романе — проповедь самоубийств; в музыке, наиболее ясновидящем из искусств, — пылающий хаос. Поэма Огня — прямое указание на грядущее потрясение мира.

Этого мало: последнее поколение «ловцов вечности», в исступлении и смертельной тоске, начало размазывать себе лица похабными рисунками, становиться на голову и кричать, что весь мир — кверху ногами.

Свинцовая туча надвигалась, покрыла Россию, и империя, со всей трехсотлетней культурой, рухнула в бездну.

Век был изжит.

 

 
***

 

И вот мы стоим по эту сторону бездны. Прошлое — груда дымящихся развалин. Что же сталось с искусством? Оно погибло? Или его уцелевшие остатки доживают век?

О русском современном искусстве, во всем его объеме, говорить сейчас трудно: оно раскидано по свету и только теперь начинает собираться в ячейки. Но по отдельным частям его, преимущественно живописи и музыке, уже можно провидеть в нем новую кровь, свежую силу: преображение. Не осталось и следа разочарования и упадка. И уже ясно проступают его резкие грани: строгость, сила, простота, утверждение жизни, жажда овладения хаосом. Я повторяю, — еще рано определять качество русского искусства. Никто не знает, какими дорогами пойдет Россия, каков путь ее искусства, но по его окраске, по его взлету уже чувствуется в тумане грядущего весенний расцвет, а не безнадежное угасание осени.

Так, первые птицы, долетевшие до этого берега из тьмы гигантского пожара, еще окрашены кровавыми отблесками, но движения их сильны, кровь горяча и голос громок.

 

 
***

 

 

Возвращаюсь к Судейкину. Определить этого поэта-живописца, то русского Ватто, то суздальского травщика, так же трудно, как трудно выразить словом славянскую стихию: какое-то единственное сочетание противоречий.

Бывают в России такие лица: строгие, серые, раскольничьи глаза и усмешка рта, не предвещающая доброго. Эти лица не забываются, очарование их волнует. У первого человека, мне кажется, было такое лицо — ясно, как зеркало, отражающее первоначальную и неуспокоенную двойственность души.

В этой, гармонически успокоенной, возбужденной двойственности — весь красочный и фантастический мир Судейкина.

 

 
***

 

 

Судейкину омерзительна современность, — асфальтовая улица со всей своей очевидной логикой, тусклые лица толпы, пыльные одежды. Его глаз пронизывает, как мираж, забытую Господом Богом прогорклую суету современности и по каким-то неуловимым знакам, неясным очертаниям творит яркую и радостную жизнь в одеждах прошлого. Вот первое сочетание двойственности: Судейкин весь в прошлом, но он весь живой, радостный, реальный. В нем нет ни капли сладкого яда меланхолии. Современность подсовывает ему асфальтового, прогорклого от скуки, черта, и он пишет с него пышную, веселую девку в кокошнике и сарафане, и чувствуешь: она жива, она среди нас, — нужна лишь творческая воля, чтобы, преодолев пыльную завесу современности, снова войти в росистый сад Господа Бога.

 

 
***

 

 

Судейкин — подчеркнуто русский художник. В нем очень выявлена та особая черта, которая простому глазу кажется насмешкой над самим собой: нарисует, например, человек от всей своей душевной взволнованности картину и под конец, где-нибудь сбоку, усмехнется, нарочно покажет кукиш, — все, мол, это нарочно… все, мол, это пустячки.

Черта эта — стыдливость, или юродство, или лукавство, или, быть может, еще неосознанный инстинкт, — лежит в самой основе русского человека. В его жилах текут две крови: прозрачная — кровь запада и дымная — азиатская кровь. Еще не умом, но кровью русский человек знает больше, чем человек запада, но инстинкт его до времени велит охранять это знание крови. Отсюда — лукавство, заслончики в тех местах, где вот-вот — откроется провал в вечность, отсюда юродивое бормотанье Достоевского, отсюда — хитрый, раскосый глаз в уголку каждой картины Судейкина.

 

 
***

 

 

Три периода жизни Судейкина, — он родился в старинной усадьбе Смоленской губернии, юношеские годы провел в Москве, зрелые в Петербурге, — обусловили три основных грани его творчества: романтическую поэзию, реализм и изысканность.

Старинная помещичья усадьба насытила его душу очарованием: волнистых полей, покрытых хлебами и пятнами мирно пасущейся скотины; проселочной дороги, по которой вдали, в облачке пыли, скачет в бричке отставной штабс-ротмистр, спеша куда-нибудь в гости; зеленым сумраком рощи, где босоногие красавицы в цветных сарафанах водят хоровод, а барин с трубкой под дубом глядит на них, ласковых, сильных, пугливых, и не наглядится…

Москва раскрыла ему веселую, полнокровную, живую реальность. До ближайших к нам лет, Москва не поддавалась унынию асфальтового черта: трамваи, семиэтажные дома, автомобили и пр. лишь увеличивали ее полнокровие. Никакими усилиями из этой развеселой деревни нельзя было сделан индустриальный, унылый город. Лихач с непомерным, ваточным задом запускал злого жеребца прямо с Тверской в переулки, на Живодерку, в такие места, которые могли переварит! какую угодно логику, какое угодно уныние. Однажды Судейкин рассказал мне о том, как он пировал за Москвой-рекой, где-то в Девкином переулке, на купеческой свадьбе, — сам Островский крякнул бы от удовольствия, слушая этот рассказ. Лет пятнадцать тому назад в самом разгаре был петербургский художественный период, выраженный в формуле: «Искусство для искусства». Формула эта была страшна к гибельна для малокровных, для творцов без сильного запаса творчества: у них она вырождалась в чистый эстетизм, в кружовщину. Но Судейкин приехал тогда в Петербург с такими залежами творчества, что эстетическая формула была для него лишь благодетельна: она организовала его талант и придала ему высшее очарование. Судейкин сразу же вышел на европейскую арену.

 

 
***

 

 

Судейкин соединяет в себе два известных противоречия, две культуры: Восток и Запад. Давнишний спор о путях русского искусства дает, в лице Судейкина, сильный перевес тем, кто утверждает, что культурная миссия России в соединении двух миров, Востока и Запада, двух враждебных и каждого в отдельности несовершенных миров, влекущихся и не могущих постигнуть друг друга, как два начала — мужское и женское. Россия — их мучительное слияние. Россия сегодняшнего дня — исступленные, кровавые судороги двух слившихся, наконец, миров. Россия будущего — благодать изобилия, цветение земли, мировая тишина. Русскому искусству — венец на пиру.

 

 

Журнал «Жар-Птица», №1, 1921 г.

http://silverage.ru/aleksej-tolstoj-sudeikin/
____________________________

Голубая роза Сергея Судейкина

Сергей Судейкин (1882-1946) - один из основателей "Голубой розы", объединившей московских художников-символистов, работавших в начале ХХ века в направлении синтеза искусств - изображения, музыки, пластики, аромата и даже вкуса. Столь же разнообразны были и эмоциональные предпочтения Сергея, чья жизнь - череда романов с мужчинами и женщинами, полная резких поворотов во время блужданий по любовным многоугольникам.

"Голубая роза" - этот образ в России начала ХХI века непременно будет ассоциироваться с иной сексуальностью. Но "голубой" - распространенное название гомосексуалов сегодня - означало у символистов иное. "Голубая роза" была цветком любви и высшей чистой страсти. В 1907 году под таким названием в особняке фабриканта Кузнецова в Москве прошел вернисаж. Полы устланы синеватыми коврами, стены обиты жемчужными тканями, по залам расставлены корзины с нарциссами и гиацинтами. Среди всего этого - картины Сергея Судейкина и других художников.
Сергей Юрьевич Судейкин родился в 1882 году в Петербурге в семье жандармского подполковника, казненного завербованным им народовольцем Дегаевым, когда Сереже едва исполнился год. В 1897 году он поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Откуда был отчислен за эротические рисунки в 1902 году. Преподаватели сочли его работы "непристойными".
Судейкин - одно из страстных увлечений поэта Михаила Кузмина. Поведение 22-летнего Сергея доставило Кузмину, который был старше его на десять лет, немало неприятных минут. Осенью 1906 года Судейкин сам представился поэту. Хотя тот уже положил глаз на "молодого англизированного человека", но о сближении не думал. Был доволен в это время утехами с другим художником - Константином Сомовым. Предположительную "грамотность " Судейкина обсудят через пару дней на "Башне" у Вячеслава Иванова. И пусть Кузмин надеется, что "любит одного Константина Андреевича" , но юный художник все чаще станет предметом семейных разговоров. А в ноябре, через месяц после знакомства, роман будет в самом разгаре. Эту связь мы хорошо знаем не только, как другие, через дневник Михаила Кузмина. Но и через его повесть "Картонный домик", где они выписаны через Мятлева (Судейкин) и Демьянова (Кузмин). Для Кузмина они будут нервными, с желанием принадлежать и обладать каждую секунду. С ревностью из-за забытого поцелуя, с публичными ухаживаниями, интимными играми руками и ногами в ресторанах и кабаках - на публике.

В это время Судейкин оформил постановку "Сестры Беатрисы" по Метерлинку, предпринятую В. Мейрхольдом. На репетиции спешил Кузмин, встречались после на его квартире. Поэт добивался интимной близости, Сергей "мучил", потом соглашался. Исчезал в Москве, не сообщая Кузмину ни слова. Вновь появлялся и был с поэтом. Наивный Кузмин мечтал о счастье - "только бы Сергей Юрьевич меня любил и не бросал" . Ночь на 3 декабря провели в ласках. На следующий вечер Сережа подарил Кузмину кукольный домик. И пропал в Москве. 26 декабря он пришлет короткое письмецо, где известит о женитьбе на Ольге Глебовой. Денек будет для Михаила Александровича "потяжелее смерти князя Жоржа". А сплетни пройдут волной цунами над головой поэта, в творчестве, кроме "Карточного домика", родится цикл "Прерванная повесть" (ноябрь-декабрь 1906 года). Вот и все, следом уже в апреле 1907 года прилетит почетный билет на "Голубую розу" в таком же конверте, что и памятное письмо. Да карандашный портрет Кузмина нарисует Судейкин взамен несостоявшегося портрета.

Обида окончательно пройдет только к началу 1910 года. Судейкины будут жить в Петербурге, Кузмин станет постоянным гостем Оленьки с Юрьевичем. У последнего вновь "пробудятся гомосексуальные наклонности" . Станут прогуливаться вместе в Таврическом саду - месте скопления питерских "тапеток", снимать студентов, солдат и матросов. Оба любили, чтобы проще.
Летом 1912 года Судейкин предложит Кузмину "вместе селиться". Оленька не удивится, потому что уже через год после свадьбы он объявил ей, что не любит. Вместе с Глебовой Кузмин отправится выбрать квартиру. Неизвестно, сколько бы продолжался этот быт на троих, если бы не любопытство Ольги Глебовой. Может быть, бесконечно. Ольга Афанасьевна шила костюмы к вечеринкам, Сергей Юрьевич надоедал Кузмину своими рассказами об эротических приключениях. Но она открыла дневник Кузмина и внимательно прочла все откровения о супруге, а потом и потребовала сожителя выставить.

К этому времени появится в их отношениях еще один герой поэмы - поэт Всеволод Князев (1891-1913), увлеченный Ольгой Глебовой и всячески провоцировавший Кузмина. Импульсивный Князев не выдержал этого испытания и застрелился.

Через год, в 1915-м, Глебова и Судейкин расстались.
Все это время Сергей Судейкин много работал и пользовался успехом у публики и заказчиков. Оформлял книги, журналы. Участвовал в многочисленных выставках, в том числе в упомянутой "Голубой розе" (1907), были его работы и на предшествующей ей "Алой розе" (1905)

В 1911 году, став членом объединения "Мир искусства", Судейкин особенно сблизился с художником Константином Сомовым. В их работах можно найти схожие мотивы. Можно заподозрить и некоторую интимную близость.

Постепенно работа для театров в Санкт-Петербурге и Москве становилась основным делом в жизни Судейкина. Это были как драматические, так и балетные и музыкальные (оперы и оперетты) спектакли. В 1913 году оформлял "Русские сезоны" Дягилева в Париже.

В 1911 расписал интерьеры знаменитого театра-кабаре "Бродячая собака" (до 1915). Создал декоративные панно для основного зала не менее известного артистического кабаре "Привал комедиантов" (1916-1919).

В 1917 г. Судейкин переезжает в Крым, затем, в 1919 г., - в Тифлис. В 1920 г. он уезжает в Париж, в 1923 г. - в Америку.

В 1930-е годы работает в Голливуде, сотрудничает с балетными труппами, создал декорации к фильму "Воскресенье" (1935) по роману Л.Толстого.

Последние годы жизни Судейкин тяжело болел. Умер в августе 1946 года в Нью-Йорке

http://www.gay.ru/art/painting/classics/sudejkin_2010.html