« Предыдущее фотоСледующее фото »

"Портрет Е.И. Дурновой, жены художника И.Т. Дурнова" 

1836 г.

В. Пикуль «Полёт и капризы гения»

Москва 1836 года... Жаркое летнее утро. 
Елизавета Ивановна открыла двери и всплеснула пухлыми руками, такими плавными, и на каждой ладони — розовая ямочка. 
— Ваня, — певуче позвала она мужа, — смотри-ка, гость-то у нас севодни какой приятной. 
Из комнат выбежал Иван Дурнов, весь в радости: сам великий маэстро навестил жилище скромного московского живописца.

— Карл Палыч! — воскликнул он. — Дорогой вы наш... 
Да, это был он. Короткое сильное туловище с животиком, выпиравшим из-под белого жилета, а руки маленькие и нежные, как у избалованной женщины. Но в пожатии они сильные, эти руки. 
— Не ждал, Ванюшка? А я запросто... Не разбудил? 
— Да нет, что вы! Мы рано встаем... 
Брюллов снял шляпу, волосы золотым венцом распались над его массивною, но прекрасною головой. Он поцеловал руку хозяйке, и юная Елизавета Ивановна, кутаясь в старенький платок, невольно смутилась: 
— Карл Палыч, что вы... Я по утрам такая некрасивая бываю, сама себе не нравлюсь. 
— Синьора, — ответил Брюллов, — все мы, как правило, всегда некрасивы по утрам. Но вы... Вы даже не знаете, как вы божественны сегодня. Ванюшка, почему ты не напишешь портрета жены? 
И этим он окончательно смутил женщину... Дурнов забегал перед создателем "Последнего дня Помпеи", услужливо отворял двери. 
— Ваня, — сказала ему жена, — пойду приберу себя малость. 
— Нет, нет! — властно удержал ее Брюллов. — Этот платок, поверьте, вам к лицу. Он украшает вашу прелесть. 
— Еще бабушкин. 
— Это ничего не значит... 
Брюллов прошел в гостиную. Сел плотно, как хозяин. 
— Ну, что. Ванюшка, стоишь? Давай, хвастай... 
Дурнов, краснея, предъявлял свои последние работы: 
— Мазочек вот тут не удался. А так-то ничего вроде... 
Брюллов недовольно взмахивал короткой рукой: 
— Дрянь! Мусор! Выбрось! 
Солнечный луч замер на лице юной хозяйки. 
Брюллов засопел, будто его обидели. 
— Карл Палыч, — снова заробела женщина, — уж вы так на меня севодни смотрите. Право, и неудобно даже... Ведь неприбрана я! 
Брюллов молчал, сосредоточенный. Неожиданно крикнул: 
— Ванька! Палитру волоки. Ставь холст. 
Дурнов одеревенело застыл — в растерянности: 
— Зачем? 
— Тебя не спрашивают зачем. Ставь, коли велю. 
— Мигом.., есть холсток. Для вас.., мигом! 

Перед мольбертом Карл Павлович Брюллов не спеша, со вкусом выбрал для себя кисть и стал отбивать ее ворс на ладони. 
— Так и сидите, — сказал хозяйке, пронизывая ее взглядом... 
Собрались домочадцы, пришли знакомцы из соседних домов по Никитской улице. Стояли в дверях, недвижимые, наблюдали. Имя Брюллова гремело тогда не только в России, но и во всем мире. Как же не повидать великого человека? 
— Господи, — переживала, вертясь на стуле, Елизавета Ивановна, — да некрасивая я севодни. Дозвольте хоть приодеться мне! 
— Синьора, уже некогда, — отвечал ей Брюллов. 
— Лиза, — вступился муж наставительным тоном, — ты гению не перечь. Карл Палыч без тебя лучше все знает... 
Стало тихо. Проснулась и зажужжала муха. 
— Коли меня не уважаешь, — бубнил Дурнов, — так хоть гения уважь. Или не слыхала, что такое вдохновение? 
— Слыхала... Застращал ты меня словом этим. 
— Помолчи хоть ты, Ванька, — строго потребовал Брюллов. 
В общей тишине щелкала кисть по ладони живописца. 
— Вообще-то.., дрянь! — неожиданно произнес маэстро. 
— Что, что? - спросил хозяин. — Какая дрянь? 
— Дрянь, говорю.., вдохновение — дрянь! Порыв к работе важнее. На одном вдохновении далеко не ускачешь. Гений — это лишь талант, который работает, работает, работает.., пока не сдохнет. Разве не так, Ванюшка? Корпеть надо — тогда получится. 
Дурнов вдруг подумал, что гость его, столь знаменитый, берет за погрудный портрет с бар иногда по 10 000 рублей, да еще кривится при этом. Ивану Трофимовичу стало не по себе... 
— Между прочим, — пожаловался в потолок, — нуждишка у нас. С хлеба на квас перебиваемся... 
Брюллов пасмурно и недовольно глянул на него: 
— И я, брат, нуждаюсь.., сильно задолжал на Москве! 
Величавым жестом он взялся за палитру. 
Дурнов предложил ему уголек для разметки холста: 
— Уголек-то.., держите. Вот он. 
Брюллов молчал, нацелясь глазом на рдеющую от смущения Елизавету Ивановну. Боясь, что угодил не так, как нужно, Дурнов отбросил уголь и протянул взамен кусок мела: 
— Может, мелком фигуру очертите, как и водится? 
— Зачем? — спросил Брюллов отвлеченно. 
— Все живописцы так-то мудро поступают.
— А я, прости, не мудрец, — отвечал Брюллов. 
И вдруг.., о ужас! Кисть его полезла прямо в раствор красного масла. Рука выбросила кисть вперед — и в самом центре девственного холста бутоном пышным расцвела ярчайшая точка. 
Никто ничего не понимал, в дверях зашушукались. 
— Эй, вы! Потише там... — прикрикнул хозяин. 
Брюллов утомленно, словно проделан адский труд, откинулся на спинку стула. Минуты три он с удовольствием любовался этой красной точкой, возникшей посреди холста по его желанию. 
— А что же это? — осторожно спросил Дурнов. 
— Губы. 
— Впервые вижу. 
— Дурак! Или губ никогда не видел? 
— Да нет, кто ж так делает, чтобы с губ начинать? 
— Я так делаю. Могу и с уха начать... Чем плохо? 
Елизавета Ивановна чуть привстала со стула: 
— Можно и мне посмотреть? 
— Сиди уж, — придержал ее муж. 
Брюллов, огранича себя написанием губ, резко отшвырнул кисть. При этом он брезгливо сказал хозяину: — Мажь... 
Дурнов с робостью перенял кисть: 
— Карл Палыч, а что мазать-то мне? 
— Платок мажь! 
— Как мазать? 
— Как хочешь, так и мажь. Что ты меня спрашиваешь? 
Хозяин начал "мазать". Иногда спрашивал: так ли? 
— Мне все равно, — отвечал Брюллов, даже не глядя... Когда платок был закончен, Карл Павлович от чайного стола всем корпусом, порывисто и живо, обратился к мольберту: 
— Ванька, ты — гений... Теперь дай кисть. 
Уверенно стал выписывать вокруг губ овал женского лица. 
— Чуть-чуть глаза.., вот так, - велел он. 
Елизавета Ивановна, малость кокетничая, подняла взор. В этот момент она напомнила Брюллову одну из тех римлянок, которых он изображал в картине разрушения Помпеи. 
— Так, так! — обрадовался он. - Благодарю, синьора... 
И замолчал. Работал рьяно. Потом стал зевать: 
— Не выспался... Пойду-ка я. 
— Карл Палыч, — взмолился Дурнов, — не бросайте, закончите! 
— Ах, брат! Дальше как-то неинтересно. 
— Христом-богом прошу.., все просим. Закончите! 
— Бери и заканчивай сам, — сказал Брюллов, поднимаясь. 
— Да не могу я так, как вы это можете. 
Брюллов пошел к двери, явно недовольный собой; издали глянул на портрет и звонко выкрикнул: 
— Дрянь! Мусор! Выбрось! 
И его тут же не стало... Великий человек удалился. 


Иван Трофимович Дурнов был художник маленький, но человек добросовестный. Он понимал, что нельзя править и дописывать начатое гением. Портрет остался незавершенным шедевром... 

 В таких портретах таится особая прелесть. Как много надо было сказать! И как много еще не сказано! В таких случаях мы додумываем портрет сами.... 
 

За этот материал мы благодарны сайту "Рассказы о шедеврах живописи"

 http://www.nearyou.ru/kbrullov/5Durnovap.html

« Предыдущее фотоСледующее фото »

« вернуться