Тырса Николай Андреевич


Tyrsa Nikolai


(1887 - 1942)

 

Сын офицера Кубанского казачьего войска, Н. А. Тырса обучался с перерывами на архитектурном отделении АХ (1905-09) и в художественной школе Е. Н. Званцевой (1907-10).

Впервые он обратил на себя внимание критики в 1914 г., представив на выставке блестящие рисунки с изображениями обнаженных натурщиц. Творческие интересы его были очень разнообразны, и в каждой из областей он проявлял себя высокопрофессионально и самобытно.

В молодости Тырса отдал несколько лет изучению древнерусского искусства - копируя фрески и участвуя в их реставрации; потом занимался декоративной росписью петербургских особняков.

В 1920-х гг. внимание художника было сосредоточено на графике. В станковой графике - многочисленных рисунках и акварелях с натуры - он оттачивал свое мастерство. Графика промышленная была для него прежде всего средством заработка, но и над нею он трудился с увлеченностью.
В графику книжную Тырса вошел еще в 1921 г., оформив "Комедию о царе Максимилиане", а иллюстрации к "Козлику" (1923) положили начало работе в детской книге, где он вскоре стал одним из наиболее крупных мастеров. Ориентируясь на читателей-школьников и предпочитая темы современности или ближайшего прошлого, он оформил десятки книг, среди которых выделялись "Осада дворца" В. А. Каверина, "Республика ШКИД" Г. Г. Белых и Л. Пантелеева, "Снежная книга" В. В. Бианки, "Военные кони" Н. С. Тихонова, "Детство" М. Горького; чаще же всего он обращался к книгам Б. С. Житкова, своего постоянного и любимого автора. В увлекательных, динамичных иллюстрациях Тырсы реалистическая точность соединялась с романтическим чувством.

В 1920-х гг. он начал преподавать рисунок и акварель в разных институтах, воспитав немало прекрасных художников. С середины 1920-х гг. Тырса больше внимания уделял акварели, как бы подготавливая себе переход к масляной живописи в 1930-х гг.

Его картины - пейзажи, натюрморты, интерьеры, изображения обнаженных моделей - вырастали из натурных этюдов и, в отличие от иллюстраций, носили созерцательный характер, но они заряжены восторгом перед богатством и красочностью мира и увлекают темпераментностью воплощения этого мира на холсте.

В те же годы для него самостоятельный интерес приобрела литография, которую раньше он использовал лишь в иллюстрациях. Идея распространения высокохудожественных массовых картинок увлекла его и подвигла на создание отличных многокрасочных эстампов (в том числе знаменитого "Букета", 1939), а неутомимость ума подтолкнула к изобретению совершенно новой техники "размывки тушью по камню", небывало расширившей возможности литографии. В детской книге Тырса теперь работал меньше, зато обратился к книгам для взрослых и исполнил прекрасные иллюстрации к "Пиковой даме" А. С. Пушкина (1936), "Анне Карениной" Л. Н. Толстого (1939) и "Герою нашего времени" М. Ю. Лермонтова (1940). В 1940-41 гг. он занялся еще и стеклоделием и, работая вместе с В. И. Мухиной в экспериментальном цехе Ленинградской зеркальной фабрики, спроектировал около двух десятков изделий - графинов, стаканов и ваз, отличавшихся лаконизмом и благородством оригинальной формы и тонким ощущением природы стекла; его можно считать одним из основателей ленинградской школы художественного стекла. Большая персональная выставка Тырсы открылась 15 июня 1941 г., но продлилась лишь неделю - началась война. 29 января 1942 г. его, обессиленного блокадной зимой, эвакуировали из Ленинграда, но было уже слишком поздно.

________________________

Алексей Иванович Пантелеев

Тырса


 Когда  я  с  ним  познакомился,  мне  было  очень  немного (а  точнее -
семнадцать) лет, я очень мало знал, а в живописи и вовсе не разбирался.
     Но и в то время Николай Андреевич Тырса казался мне чудом.
     Он  иллюстрировал несколько моих книг,  в  том числе "Республику Шкид".
Помню,  как страшно меня тогда удивляло, почему о нем говорят как об ученике
французов, упоминают рядом с его именем имена мирискусников, импрессионистов
и еще каких-то "истов".
     То,  что  он  сделал  с  "Республикой Шкид",  казалось (и  кажется) мне
стоящим на грани волшебства.
     Это  очень  точный  реалистический рисунок  с  едва  уловимым  оттенком
гротеска. Короче говоря, это стиль самой повести.
     Шкидцев рисовали и  после Тырсы -  и  у  нас и  за границей,  и  никому
никогда не удалось так верно, так легко, весело и победно схватить не только
фактуру, но и самый дух нашей беспризорной мальчишеской республики.
     Не  забуду,  как  поразило меня  и  моего соавтора,  покойного Григория
Георгиевича Белых, почти фотографическое сходство многих персонажей повести,
людей,  которых Николай Андреевич не  видел и  не  мог  видеть.  Рисовал он,
полагаясь только на  наш  далекий от  совершенства текст  и  на  собственную
интуицию.
     Похож  президент нашей  республики Викниксор,  чертовски похожи Янкель,
Японец,  Купец и другие аборигены Шкиды. А как верно, с каким необыкновенным
проникновением в  то,  что называется духом эпохи,  написан Петербург начала
двадцатых годов! Какое все точное и какое все тогдашнее - и Нарвские ворота,
и  старая Петергофская дорога,  и  шофер таксомотора,  и  малолетние уличные
торговки и  -  в  первую  очередь -  сами  шкидцы,  эти  гавроши Октябрьской
революции,  эти бесшабашные и  вместе с тем думающие,  читающие,  сочиняющие
стихи босяки!..
     Недавно мне показали рисунки,  сделанные молодым художником к одному из
"шкидских"  рассказов.  Человек  талантливый,  владеет  рисунком,  чувствует
композицию,  но  -  как  все  это  грубо,  примитивно,  как  безвкусно берет
иллюстратор самое,  на его взгляд,  яркое,  выигрышное,  каких дегенератов с
чубиками и в полосатых тельняшках он изобразил!..
     У  Тырсы Шкида одета так,  как она и  одевалась в  те суровые годы -  в
поношенную, потертую и бесцветную одежду. Художник не любуется этим рубищем,
но  он  знает и  любит каждую деревянную пуговку на холщовой рубахе,  каждую
складку,  каждую вмятину на штанах из чертовой кожи.  Он знает, так сказать,
не  только художественную,  но  и  потребительскую,  рыночную цену всем этим
предметам. И потому все это так долго живет и так глубоко трогает.
     Вспоминаю Тырсу, перелистываю другие книги с его рисунками.
     "Портрет".  Тоже о беспризорниках.  Как здорово сделан,  например,  тот
рисунок,   где  малолетний  правонарушитель  Коська,   укравший  на  вокзале
корзинку,  вскрывает ее под дощатым настилом дебаркадера. Казалось бы, более
неудобного,  невыигрышного положения для  героя трудно выбрать.  И  все-таки
художник усаживает Коську на корточки именно в таком,  согбенном, скрюченном
положении, и при этом мы видим, что Коська весь кипит, весь дрожит. Руки его
лихорадочно роются в корзине и выбрасывают оттуда -  белье, башмаки, коробки
и прочее "барахло".
     А  вот  повесть  "Пакет".  Серийное,  массовое издание.  Тонкий,  очень
экономный рисунок пером. Что называется, ничего лишнего.
     Генерал  Мамонтов  появляется в  штабе  белогвардейской казачьей части.
Перепуганные его  неожиданным появлением,  офицеры  вскочили,  вытянулись  в
струнку, приветствуют своего шефа. Во всем этом - никакой буффонады, никакой
карикатуры.  Наоборот,  автор как  будто даже любуется изысканной выправкой,
родовитостью и  сановитостью своих персонажей.  И  вместе с  тем нет никаких
сомнений,  что  эти люди -  враги.  А  вот другой персонаж -  Петя Трофимов,
этакий красноармейский Иванушка-дурачок,  герой повести,  от  имени которого
ведется рассказ.  Кажется, будто сам рисунок становится добрее, штрих мягче,
округлее, когда на бумаге возникает образ этого героя.
     Украшал  Николай Андреевич своими  рисунками и  другие  мои  работы.  И
всякий раз,  когда я брал в руки свежий, еще пахнущий краской журнал и видел
возле своего текста его неповторимый рисунок,  - это было всегда добавочной,
дополнительной радостью, было праздником.
     Я несколько раз бывал у Николая Андреевича -  по каким делам,  не помню
теперь.  Жил он,  если не ошибаюсь,  в "доме Бенуа",  у Никольского морского
собора.  От юношеской своей стеснительности, застенчивости я ничего не видел
и не запомнил. Помню только, что у него были три девочки, дочки.
     Николаю Андреевичу не было тогда сорока лет,  но мне он казался если не
старым,  то очень взрослым,  пожилым, солидным человеком. Таким он, впрочем,
казался не  мне  одному.  С  тридцати лет  он  уже  был метром,  профессором
академии...
     Внешность у него была запоминающаяся: рыжеватая борода, золотое пенсне,
котелок.  Чем-то  он  был  похож  на  того  французского  виконта,  которого
прославил Дега, изобразив его с двумя девочками и борзой собакой.
     Но  это был очень русский виконт -  такой же русский,  как и  некоторые
другие завсегдатаи верхних этажей Дома  книги,  поражавшие меня  тогда своей
"барственностью", элегантностью: В.В.Лебедев, Б.С.Житков, Д.И.Хармс...
     Кстати,  о смерти Николая Андреевича я узнал в тот же день, когда узнал
и  о  гибели Даниила Ивановича Хармса.  Оба они -  и поэт и художник -  пали
жертвами жестокого века...
     Время было  блокадное,  питерцы уже  давно привыкли к  утратам,  смерть
стала для  нас  явлением обычным и  привычным,  и  все-таки так больно,  так
горько было узнать,  что нет больше Тырсы,  что никогда не  поможет он  тебе
сделать новую книгу,  не  покажет своего искусства волшебника,  не  порадует
своим тонким, честным, умным и веселым мастерством.

http://lib.ru/RUSSLIT/PANTELEEW/tyrsa.txt

_____________________________

Татьяна Шишмарева

Николай Андреевич Тырса

 

Он двигался быстро, легко, почти летел, сверкая золотом очков и бороды, постоянно улыбаясь румяными губами. Он был обязателен и внимателен к людям. Всем своим обликом интеллигентного и чуть старинного человека, он, несомненно, вызывал доверие к себе и мог, позвонив в незнакомую квартиру, легко уговорить пустить его писать из окна полюбившийся ему ленинградский пейзаж. Когда он писал на улице, его окружали зрители, с которыми он тут же мог провести беседу об искусстве.

Он энергично поддерживал любое талантливое начинание, но не терпел искусства, следовавшего по пути убогого натурализма или пошлости, и воевал с ним.

Творчество его было ясным и добрым, как он сам.

Я познакомилась с ним, конечно, в Детгизе, а сблизилась в 30-е годы, постоянно бывала в его большой комнате-мастерской на улице Глинки, где на стенах висели его работы и где он показывал все, что написал в то время. Эти работы, будь то пейзажи или портреты в интерьере или натюрморты, светились насыщенным цветом и солнцем и выражали его любовь к жизни и радостное мироощущение.

Мне всегда казалось, что он должен работать быстро и легко, и так оно действительно и было. Большой запас знаний, четкое понимание того, что хотел сказать, делало возможным эту быстроту. Но он никогда не щеголял своим умением. Просто считал эту легкость естественной, как следствие длительного предварительного труда и опыта.

У него были пристрастия и увлечения. В начале нашего знакомства это было французское искусство XVIII века, главным образом рисунок. В.В.Лебедев немного подтрунивал над этим его увлечением, но для Тырсы, мне кажется, оно было естественным.

Отсюда логично было появление привязанности к Ренуару с его таким добрым и радостным чувством жизни. И, наконец, как завершение пути, Матисс — яркий цвет, декоративность и умение строить пространство на плоскости.

Перед самой войной открылась большая персональная выставка Николая Андреевича в Русском музее. Она показала весь очень цельный путь развития его творчества. Его этюды летних ленинградских каналов, деревенские пейзажи Кобрина, где он живал летом, открытые окна, в которых был виден и сверкал цветом этот пейзаж, все было удивительно радостно, насыщено солнцем и теплом. Он писал и портреты среди интерьера и пейзажа, много натюрмортов. Я помню одно фото, на котором он пишет в саду двух лежащих в траве моделей, сидя под огромным зонтом.

Одна работа, ню среди тканей, долго висела в Правлении Союза, освещая своим присутствием эту комнату. Это был такой насыщенный цветом и по-хорошему красивый холст. Часто темой его творчества были букеты. Любопытно, что я не могу вспомнить в его живописи ни одного зимнего пейзажа. Он был, конечно, и в искусстве южанином. Однажды он сказал мне: "Вы знаете, где я родился? На горе Арарат". Его отцом был кубанский казак.

А как он рисовал! Он часто пользовался тоном, такой бархатистой ламповой копотью, но в этом тоне никогда не было и тени фотографичности, которая воцарилась потом надолго у многих, особенно в книжной графике. Иногда вместо тона появлялся штрих, тырсовский штрих по диагонали.

В его иллюстрациях была та же простота, очень острые характеристики персонажей, насыщенность действием, выразительность и часто очень своеобразная и неожиданная композиция, точка зрения сверху.

Вспоминаются его удивительные иллюстрации к "Осаде дворца" В.Каверина, "Лесной газете" В.Бианки, "Республике Шкид" Г.Белых и Л.Пантелеева, к рассказам Б.Житкова, "Детству" Максима Горького. Наконец, "Пиковая дама" А.С.Пушкина, "Анна Каренина" Льва Толстого, "Герой нашего времени" М.Ю.Лермонтова.

Уже после войны я видела у него дома огромное количество угольных рисунков обнаженной модели, выразительных и пластичных, сделанных в году 1910-м. Некоторые из них попадались когда-то мне в "Аполлоне".

Вообще Тырса был человеком и интеллигентным и разносторонне образованным. Кроме того, во всем своем поведении и в выступлениях он был, как говорили, совестью Союза художников. Когда там обсуждалась редакционная статья в газете по поводу Детгиза и работы в нем В.В.Лебедева, Николай Андреевич на этом собрании выступал, отстаивая правильность проделанной работы, и возмущался тем, что создателя советской книги, которым впоследствии мы так гордились, называли тогда страшным, унизительным словом — компрачикос.

Стремление быть полезным людям и в жизни и в искусстве влекло его принимать участие в творческой жизни Ленинграда и Союза.

И чего только он ни делал. В Детгизе он защищал ту линию создания новой советской детской книги, которую стремился утверждать В.В.Лебедев. Это была трактовка литературного текста убедительная и наглядная, средствами высокого искусства. Это было и этическое воспитание без всякого сюсюканья, без скидки на умение ребенка понимать, разговор шел на равных. И так как линия в литературе С.Я.Маршака была такая же, то было достигнуто впервые у нас такое высокое качество детской книги и при массовых тиражах. За это Тырса воевал, и активно. Он воевал и с полиграфией, которая стремилась к упрощенности в своей работе. Тырса, отлично зная ее возможности, бился за высокое ее качество, и добивался.

Надо сказать, что "Детгизовская группа", как ее называли и называют, понятие отнюдь не точное. Оно гораздо шире; как о нем хорошо писал В.Н.Петров в первой главе книги о художнике В.И.Курдове, которую он не успел осуществить: "…В исторической перспективе, охватившей почти шесть десятилетий, оказалось возможным распознать в графическом реализме не только определение системы художественных приемов, но и вполне самостоятельное, хотя и подспудное, не замеченное современниками творческое течение".

В этой группе вместе с Тырсой работал и тоже часто выступал по разным поводам Николай Федорович Лапшин. Они дружили. Очень часто готовили эти выступления вместе. Надо сказать, что Лапшин тяготел к ясным творческим формулировкам и умел их создавать.

У Тырсы же на вооружении была знаменитая черная книжечка. И, щелкая опоясывающей ее резинкой, он извлекал оттуда с улыбкой неопровержимые цитаты неопровержимых авторов. Это уже о его деятельности в Союзе художников, где он был бессменным членом графического бюро. Тут он помогал организовать издательство ЛОСХ (было такое), где издавались книги по искусству. Успели выйти две книжки А.Воллара — Сезанн и Ренуар. Меня он привлек к переводу статей об искусстве Ш.Бодлера.

Ко всем своим начинаниям Тырса, или Тырсик, как мы его нежно называли между собой, умел привлечь многих художников. Так было с выставками репродукций разных художников в Малом зале ЛОСХа. Выставку офортов Рембрандта помогал сделать Г.С.Верейский. Были выставки Гойи и Ренуара. Он увлек и скульпторов, и они сделали две выставки, Майоля и Бурделя.

Затем замечательная затея, которая существует и поныне, — экспериментальная литографская мастерская. В ней работало много талантливых художников, в том числе и живописцы, а во время войны делался "Боевой карандаш". Сколько интересного создал там он сам. Вспоминается великолепная цветная автолитография "Букет" (1939), которая висела во многих домах Ленинграда. Тут он учил других, помогая советом молодежи, которая тогда не брезговала такой учебой. Он изобрел способ, дававший возможность добиться настоящего тона, без помощи штриха. И, конечно, этим изобретением он сразу широко делился со всеми. Он учил всегда с одобряющей улыбкой, а энергию он буквально излучал.

Вне стен Союза он занимался педагогикой. В Ленинградском институте инженеров коммунального строительства он вел рисунок и живопись. Туда он вовлек художников В.Власова и А.Ведерникова. В Академии художеств на архитектурном факультете он занимал кафедру рисунка и акварели и вместе с Н.Ф.Лапшиным преподавал архитекторам-аспирантам.

Была еще зеркальная фабрика, где В.Мухина организовала экспериментальный цех художественного стекла, куда она привлекла Тырсу и где он создал ряд образцов (находятся в ГРМ. – Т.Ш.).

Я уже не говорю о том, скольких художников он учил, скольким помогал. Я очень многим ему обязана. И он всегда находил время внимательно посмотреть чужие и показать свои работы.

Увлекался кинематографом, куда мы ходили порой целой компанией смотреть Чарли Чаплина и американские фильмы о Диком Западе с Хартом на пегой лошади. Мне думается, что кино помогало ему чем-то в иллюстрациях.

Говоря о Тырсе, нельзя не вспомнить его жену, Елену Александровну. При нем немного молчаливую, очень уютную, прелестную. Она жила всеми его интересами, помогала, переводила книги. Лебедев говорил мне, что она была очень одаренным художником, но посвятила себя мужу и трем дочкам. Но внутренне она всегда оставалась художником, а искусство понимала глубоко (она была в блокаду и после войны референтом в ЛОСХе. – Т.М.).

Во время блокады меня в Ленинграде не было. Тырса работал в "Боевом карандаше" и иллюстрировал книгу стихотворений Дениса Давыдова (1812 год. Отрывки из военных стихов партизана Д.Давыдова. Л.: Детгиз, 1941. – Т.Ш.)

Больно подумать, что он погиб уже после выезда из блокадного Ленинграда.

О его смерти мне рассказал скульптор Л.Могилевский, который эвакуировался вместе с ним, когда приехал в Ташкент, где я находилась с отцом и сыном. Он пришел ко мне, сидел и рассказывал. Это были сплошные смерти, я слушала и плакала.

http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/9212.php