Кузьмин Николай Васильевич 

 

Nikolay Kuzmin

 

(1890 - 1987)

 

 

Николай Васильевич Кузьмин родился в г. Сердобск Пензенской области, где окончил реальное училище. К этому периоду относятся первые опыты Н.В.Кузьмина в журнальной графике: в 1906 г. в журнале "Гриф" были напечатаны первые его рисунки.

 

 

В 1909 г. девятнадцатилетний самоучка из провинции осмелился послать свои рисунки - подражание модному тогда англичанину О. Бердсли - в изысканный журнал московских символистов "Весы". Рисунки понравились В.Я. Брюсову, и их напечатали. Печатал виньетки Кузьмина и чопорный петербургский "Аполлон".

В 1911 г. Н.В.Кузьмин переехал в Петербург, где учился в школе Званцевой, в Политехническом институте, школе Общества поощрения художников у П.А. Шиллинговского, институте истории искусств.

В 1922-24 гг. учился на графическом факультете Академии Художеств.

В конце 1920-х гг. в Москве сплотилась группа молодых художников, объединенных тягой к живому, быстрому, мгновенно откликающемуся на впечатления жизни рисованию, - группа "13". Кузьмин был одним из ее организаторов.

 

 

"Рисовать без поправок, без ретуши. Чтоб в работе рисовальщика, как и в работе акробата, чувствовался темп!" - пояснял художник. С уличных зарисовок эта легкая манера была перенесена в книги. В "Евгении Онегине" А.С. Пушкина (1933) Кузьмин сотнями беглых рисунков иллюстрировал не столько сюжет, сколько авторские отступления, на лету брошенные мысли поэта, его лирические состояния, заставляя и читателя совершенно по-новому воспринимать знакомый роман. Перовые рисунки к "Евгению Онегину" А.С. Пушкина (1928-1932, издание 1933; золотая медаль Международной выставки в Париже, 1937) - результат глубокого творческого проникновения в дух и характер пушкинских персонажей.

Кузьмин иллюстрирует русскую и западную классику ("Актриса" Э. де Гонкура, 1933; "Театр" А. де Мюссе, 1934, и др.) и книги современных авторов, особенно охотно книги о жизни писателей - А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого. Его привлекают тексты иронические, пародийные: "Козьма Прутков" (1933), "Тартарен из Тараскона" А. Доде (1935).

Живая свобода быстрой линии Кузьмина с годами несколько ослабела - может быть, не без влияния неумных редакторов и критики. Но он сохранил и в самых поздних работах свою ироничность, тонкую связь с духом и стилем текста, а не с одними лишь подробностями сюжета. Он с удовольствием брался за книги, невозможные для буквального иллюстрирования. Мастерство свободного, изящного стилизованного рисунка (иногда подцвеченного акварелью), тонкое, остроумное истолкование стиля эпохи и эмоционального строя произведения, изобретательный юмор и острота сатиры - все это характерно для иллюстраций к "Левше" Н.С. Лескова (издания 1955, 1961), "Графу Нулину" А.С. Пушкина (издание 1959, бронз, медаль I ВА-59), "Запискам сумасшедшего" Н.В. Гоголя (издание 1960), "Плодам раздумья" (издание 1962) и "Азбуке" Козьмы Пруткова (издания 1966,1969), "Малолетнему Витушишникову" Ю. Н. Тынянова (издание 1966), "Кратким замысловатым повестям" Н.В. Курганова (издание 1976), "Эпиграммам" А.С. Пушкина (издание 1979).

 

 

Теми же качествами, какими привлекают к себе рисунки Кузьмина, - наблюдательностью и юмором, легкостью и точностью пера - отличается и литературное наследие мастера, его мемуарные очерки и статьи о близких ему художниках, размышления об искусстве, литературе, об иллюстрациях. Как писатель, Кузьмин выступает с 1956 г. Им написана книга воспоминаний «Круг царя Соломона» (1964), книга «Штрих и слово» (1967) о взаимосвязи изобразительного искусства и литературы, рассказы «Наши с Федей ночные полеты» (1970). Воспоминания о Белом под названием «Иллюстрируя Андрея Белого». С 1923 г. вышло около 130 изданий с иллюстрациями Н.В. Кузьмина - в СССР, Италии, Израиле, Голландии, Канаде, Чехословакии и др. странах. ___________________________

 

Н.В.Кузьмин прожил долгую жизнь — почти столетие. Более ста двадцати книг вышло с его иллюстрациями; в крупнейших музеях хранятся акварели и рисунки художника. "Самый литературный из всех наших графиков", по словам К.Чуковского, Кузьмин оказался и талантливым летописцем художественных событий, в которых ему довелось участвовать. Мемуарные записи, даже на фоне прекрасной прозы художника, читаются с особым интересом: многому Кузьмин был свидетелем — свидетелем широким, терпимым, интеллигентным. Как художник Кузьмин сложился и очень рано, и одновременно поздно. Рано — потому что с детства, никем не поощряемый, определил свое призвание; и можно считать закономерным "везение" пятнадцатилетнего самоучки из провинциального Сердобска, чьи виньетки, посланные в столичный журнал "Золотое руно", были опубликованы. Столь же благожелательно откликнулись на графику, выполненную под влиянием модного тогда искусства О. Бердсли, в "Весах" и "Аполлоне". Так что к моменту приезда в Петербург (1911) у молодого художника был уже журнальный опыт, и, несмотря на то что по практическим соображениям он поступает в Политехнический институт на иженерно-строительное отделение, иные занятия поглощают его время. Он учится в школе Званцевой (у М. Добужинского и К.Петрова-Водкина), в школе Общества поощрения художеств (рисунку у И.Билибина и гравированию у В. Матэ), посещает лекции в Зубовском институте истории искусств. При такой нагрузке Политехнический вскоре приходится оставить; как писал об этом сам Кузьмин, "выбор давно уже был сделан, и незачем было приучать кота есть огурцы". Несмотря на деятельную работу в журналах ("Аполлон", "Новый Сатирикон"), эти годы в основном заполнены учебой. Прерванные войной (в должности дивизионного инженера Кузьмин прошел через фронты империалистической и гражданской), занятия возобновляются в 1922 году: на графическом факультете Академии художеств Кузьмин берет уроки офорта у Е.Кругликовой и П.Шиллинговского и одновременно режет линогравюры, осваивая новый графический язык (характерно, что навыки в печатной графике ему потом не пригодятся). В это время у него уже сложившаяся репутация уверенного рисовальщика мирискуснической школы — это дает возможность работать в солидных издательствах "Прибой", "Academia". И все же подлинное "лицо" художник обретает во второй половине 1920-х годов, когда ему уже под сорок, — раннее начало оборачивается поздним становлением. Переезд в Москву в 1924 году можно считать переломной точкой: кончился этап "первоначального накопления", и в результате вдруг сброшены, как старая кожа, изжившие себя мирискуснические приемы. Систематически работая на натуре (выезжая в Сердобск на этюды), Кузьмин ищет новые средства выразительности; его излюбленными техниками становятся акварель и тушь. В своих поисках он находит единомышленников — В.Милашевского, Д.Дарана. Ими тремя в 1929 году в московском Доме печати была организована выставка группы "13" (по числу экспонентов), ставшая заметным явлением в художественной жизни Москвы и в творческой биографии Кузьмина. Из каталогов трех выставок "13" видно, что Кузьмин выставлял натурные акварели ("Военный городок", "Стоянка автобусов", "Москворецкий затон") и первые рисунки из впоследствии обширной пушкинской серии ("Кишиневские дамы", "Пушкин в Москве"). В акварелях Кузьмина, исполненных "по мокрому", ощутим темп вживания в натуру; процесс их возникновения внятен зрителю. Но эмоциональная стремительность движения кисти компенсируется "точностью попадания", гармонией целого. Отвергнутая, но до этого хорошо усвоенная мирискусническая школа Кузьмина сказалась на уровне мастерства, на культуре графической речи, по-иному теперь поставленной и на иные образцы ориентированной (кумирами "13" были Гис, Марке, Дюфи, Паскен, Сегонзак). Несмотря на эфемерность выставочного бытия, стиль "13" имел будущее. Но не в станковой графике, где в это время набирали силу противоположные тенденции, а в книжной иллюстрации. И здесь Кузьмин оказывается центральной фигурой. Прежде всего благодаря ему "дневниковый", эмоционально раскованный рисунок "прижился" и дал всходы в иллюстрации — искусстве опосредованном, подразумевающем жесткую авторскую концепцию и, казалось бы, чуждом всякого рода "мимолетностям". Началось сразу с вершины — с "Евгения Онегина" ("Academia", 1933). Обращение Кузьмина к главному произведению русской литературы не было случайным: Пушкин — сквозная тема его творчества, неоднократно "проигранная" и в станковых листах, и в книгах. Сегодня рисунки к "Евгению Онегину" — бесспорная классика, но сомнения современников понятны: ведь рядом с пушкинскими набросками, на которые стилистически ориентировался художник, беглость его собственных перовых очерков казалась умышленной, сугубо "исполнительской". Однако на фоне крепнущей линии подробного иллюстрирования "легкое дыхание" кузьминских листов выглядело отрадным; к тому же прозрачная "импрессионистичность" манеры была мотивирована замыслом — иллюстратор обращался по преимуществу к лирическим отступлениям поэмы. Главное качество Кузьмина-иллюстратора — точный выбор текстов. Он избегал героики, патетики, открытого драматизма, зато, как никто, умел передать саркастическую или ироническую интонацию подлинника ("К.Прутков. Плоды раздумья", 1962; Ю. Тынянов "Малолетний Витушишников", 1966; Н. Лесков — "Железная воля", 1946; "Левша", 1955), откликался на все оттенки юмора — даже самого горького (Н.Гоголь "Записки сумасшедшего", 1960). Его оставляла равнодушным "плотность" сюжетов, но влекла острота типажей. Именно последовательность подхода позволила ему сформулировать и воплотить свое кредо: "перевоплощаться... тонко чувствовать литературный стиль иллюстрируемого произведения, сохраняя при этом оригинальность своего художественного почерка". "Смеющийся штрих" (по выражению Л.Аннинского) адекватно соответствовал многослойной вязи лесковского слова; в "Графе Нулине" (1959) этот же штрих дробился, превращаясь в прихотливое кружево, а в "Эпиграммах" Пушкина (1973-76), в "Афоризмах" и "Азбуке" Козьмы Пруткова (1962, 1966-69) "припечатывал" персонажей к полю листа. Пристрастие к литературе "маргинальных" жанров ("Письмовник Н.Курганова", 1976; К.Прутков, пушкинские "Эпиграммы") само по себе как бы оправдывало обдуманную небрежность манеры — но в этой небрежности соединилась эмоциональная память о стиле "13" с еще более долговременной памятью о мирискуснической "затейливости" книжного оформления. Точнее всех выразил сущность графики Кузьмина В.Милашевский. "Настоящее искусство, — писал он, — должно помогать дыханию"; "Каждую вещь Кузьмина можно повесить в комнату детей, атмосфера, излучающаяся от них, целительна". Г.Ельшевская Сто памятных дат.

Художественный календарь на 1990 год. М.: Советский художник, 1989. ______________________________

 

И художник.      

      И литератор.

 

Мне вспоминается картина к некрасовским "Размышлениям у парадного подъезда": на улице вьюга, мороз, мостовая засыпана снегом, и по ней, леденея от лютого холода, бредут в изодранных тулупах мужики. Картинка неплохая, но она была бы еще совершеннее, если бы художник счел нужным прочитать те стихи, которые он иллюстрирует. Там ему попались бы строки: И пошли они, солнцем палимы… И он понял бы, что дело было летом, в июне-июле, а пожалуй, и в августе, когда людям свойственно не столько страдать от мороза, сколько от сильной жары. Конечно, не все иллюстраторы отличаются такой странной рассеянностью. Иной и пытается добросовестно вникнуть в каждую строку того текста, который ему надлежит иллюстрировать, но у него не хватает духовной культуры, не хватает чутья, чтобы как следует уловить стиль этого текста, его жанр, его смысловую направленность. Все дело в понимании текста, в умении вдумчиво и проницательно прочитать этот текст. Нужно быть талантливым читателем, а этот талант так же редок, как и всякий другой. Оттого-то многие иллюстрации к творениям наших любимых писателей воспринимаются нами как оскорбительная ложь и клевета. Помню, еще в досоветское время в Москве вышло "роскошное" издание "Войны и мира" с иллюстрациями бойкого художника Апсита. Было похоже, что симфонию Бетховена пытается сыграть на барабане дикарь. Только выдрав из этой книги все иллюстрации — все до единой! — можно было спокойно приняться за чтение. Словом, нельзя допускать, чтобы художник невысокого культурного уровня, с нищенски убогой душой иллюстрировал такого писателя, духовная жизнь которого ему недоступна, так как в этом деле важнее всего понимание, глубокое проникновение в замысел автора, духовное родство с этим автором. Отсюда удача иллюстраций Врубеля к "Моцарту и Сальери" (помню, какой восторг они неизменно вызывали у И.Е. Репина), удача иллюстраций Александра Бенуа к "Медному всаднику", удача иллюстраций Л. Пастернака к "Воскресению", иллюстраций Добужинского к "Белым ночам", иллюстраций Е. Лансере к "Хаджи Мурату", иллюстраций Вл. Фаворского к "Слову о полку Игореве", Пушкину, к Бернсу. Отсюда все успехи такого даровитого художника, как Николай Кузьмин. За свою долгую жизнь он проиллюстрировал множество книг, и высокое качество его иллюстраций объясняется именно тем, что он всегда был идеальным читателем, другом и союзником каждого автора, которого он иллюстрировал, истолкователем его чувств и дум, близким ему по духовной культуре. Сюита его иллюстраций к "Евгению Онегину" (1933) входит органически в пушкинский текст и образует с ним единое целое. Трудно отказаться от мысли, что Пушкину они пришлись бы по душе, как и нам, тем более что исполнены они в той же непринужденной манере, какая, судя по бесчисленным рисункам поэта, была свойственна ему самому. В этих иллюстрациях Кузьмин выдвигает на первое место не те эпизоды "Онегина", которые тысячу раз изображались другими художниками и без конца демонстрировались на оперной сцене, а преимущественно лирические отступления романа, где ярче всего отражается его причудливый поэтический стиль. Отсюда и другие победы художника. Когда рассматриваешь, например, его иллюстрации к бурлескам Козьмы Пруткова, кажется, будто он и сам принадлежал к тому веселому кружку молодых литераторов, который в середине минувшего века создал эти озорные пародии, эпиграммы и шаржи, - так чудесно гармонируют его иллюстрации с их уморительным текстом. Или вот - "Оскудение" Сергея Атавы. Без особого интереса перелистывал я сборник этих старинных сатирических очерков, напечатанных на варварски серой бумаге, и вдруг меня обдало запахом знакомой эпохи, памятной мне по воспоминаниям раннего детства, — я увидел иллюстрации Кузьмина: не только всю бутафорию тех далеких годов — мебель, портьеры, обои, одежда, — но и позы, и прически, и выражения лиц — все было воскрешено, словно магией. Самая квинтэссенция щедринских семидесятых годов. И кажется чудом, что рисунки эти не утратили своей выразительности даже тогда, когда издательство напечатало их на такой никуда не годной, шершавой бумаге. Словом, какого бы автора ни иллюстрировал Н.В. Кузьмин, всюду он встает перед нами как собрат и сподвижник писателей, чрезвычайно остро ощущающий и стиль их эпохи и их собственный стиль. Он — самый литературный из всех наших графиков. Было невозможно понять: откуда у него такая литературная хватка? Отчего каждый его книжный рисунок по своей манере, по стилю так родственно близок той книге, которую он иллюстрирует? Лишь теперь наконец-то, с большим запозданием, когда художнику перевалило за семьдесят, эта драгоценная черта его творчества вполне объяснилась для нас, и притом самым неожиданным образом. Оказалось, что он, иллюстратор чужих повестей и рассказов, и сам обладает дарованием писателя, сам пишет повести и рассказы, да не какие-нибудь, а очень удачные, очень искусные! До сих пор по непонятной причине он таил от нас свое писательское дарование под спудом и вот на старости лет выступает с первыми литературными опытами, которые по своему мастерству нисколько не уступают его лучшим рисункам. Поистине это кажется чудом! В советскую литературу на восьмом десятке своей жизни в роли юного автора, новичка-дебютанта входит престарелый художник, никогда ничего не писавший, и его первая книжка прельщает читателя с первых же строк зрелостью своей поэтической формы. Знаток языка, тонкий, изощренный стилист, мастер писательской техники — вот каким предстает перед нами этот "неопытный", "начинающий" автор. Не сомневаюсь, что до того, как обнародовать свою первую книжку, он прошел долгую литературную школу, то есть, иными словами, всю жизнь, до преклонного возраста был, так сказать, потенциальным писателем. В его стиле нет ничего дилетантского: попробуйте найдите у него на станицах хоть одну неуклюжую, неряшливую, корявую фразу! Существует немало профессиональных писателей, для которых стиль этого новичка-дебютанта мог бы служить образцом: так он выразителен, колоритен и свеж. Книжка посвящена главным образом быту мелких, захолустных мещан. Кузьмин превосходно воспроизводит их бойкую речь, ее лексику, ее интонации. Вообще у него взыскательный слух к звучанию каждого слова: его дикция всегда подчиняется живым — и очень естественным — ритмам. Притча "Счастье" с ее великолепной концовкой, да и некоторые другие рассказы звучат у него, как стихотворения в прозе. Так же велико мастерство Кузьмина в обращении со зримыми образами. Каждого из своих персонажей он характеризует не только их типической речью, но и теми "предметами предметного мира", с которыми связана их повседневная жизнь: убранством их комнат, их одеждой, их утварью. Все эти предметы живут в его книге недаром: они часто сигнализируют нам о душевных переживаниях героев. Таков, например, кусок мела, который был раздавлен у классной доски толстыми и глупыми пальцами Пьера Ширинкина в ту минуту, когда этот дюжий кретин получил заслуженную им единицу. И какой чрезвычайной типичностью обладают те вещи, которыми украшены салоны двух барынь провинциального "высшего света" в "Пьере Ширинкине" и в "Судье и Венере"! И до чего типичны иконы с цветными лампадками, заполняющие кабинет предводителя, и те пестрые этикетки от пакетиков чая, которыми оклеена крышка в сундучке у старухи Настасьи Семеновны! Конечно, было бы удивительно, если бы такой страстный книголюб, как Кузьмин, не пытался характеризовать кое-кого из своих персонажей теми книгами, какие приходятся им по сердцу больше других. Так, главной чертой в привлекательном образе учителя Гурия Степановича (в рассказе "Последний класс") он считает его пристрастие к философской поэзии — к Тютчеву, Владимиру Соловьеву, Фету, а также к Григорию Сковороде и Достоевскому. А герой рассказа "Федор Антонович" для Кузьмина в значительной степени определяется тем, что, не любя ни Э.Т.А. Гофмана, ни Виктора Гюго, он отдает всю свою суровую душу Чернышевскому, Некрасову, Курочкину. Перелистывая эти рассказы, мы видим, какую колоссальную роль в жизни самого Кузьмина играли чуть ли не с младенчества книги. Все его детские годы были перенасыщены ими. В рассказе "Последний класс" мы знакомимся с ним как с подростком, которого тесным кольцом окружают книги Чехова, Горького, Леонида Андреева, Эдгара По, Оскара Уайльда, Гамсуна, и каждая из этих книг воспринимается им как событие. И нужно ли говорить, что, как явствует из того же рассказа, он с юных лет опьянен и зачарован стихами, знает их тысячи: — и Никитина, и Щербину, и Апухтина, и Сологуба, и Блока! Охотно и щедро он цитирует их у себя на страницах. Лишь теперь, когда благодаря его книге, нам открылась эта особенность биографии Н.В. Кузьмина, нам стало понятно, почему в каждой своей иллюстрации он обнаруживает такое тонкое понимание всякого литературного текста: он с юности один из самых начитанных, самых просвещенных художников наших. Книги, стихи и картины (которые он еще мальчиком стал изучать по разным ничтожным открыткам) были для него единственным спасением от мещанской трясины. Она легко засосала бы его всего с головой, если бы он с детства не приобщился бы к искусству mdash; к литературе и к живописи. В этом и заключается главная, в высшей степени поучительная тема его автобиографической книги: как путем неустанной работы над своим воспитанием сын захолустного портного пробивался из грязи и пошлости к высшим ценностям всемирной культуры и как этим трудным путем он спасся от угрожавшей ему обывательщины.

Корней Чуковский

1963 Огонек №8, 1964 год

______________________________

 

Фонд: 059 Ед.хранения: 614 Дата: 1810-е-1996 Оп. 1-2. 1810-е-1996 гг. Рисунки Н.В.Кузьмина. Иллюстрации к произведениям: Д.Бедного "Москва" (1938), Н.С.Лескова "Железная воля" [1945], "Левша" 19 (1954-1961), Н.В.Гоголя "Игроки" [1950-e-1960-e]; автопортрет (1980) и др. Всего 132 рис. Рукописи Н.В.Кузьмина. Рассказы: "Аллея Марии Антуанетты", "В резерве", "Вера отцов", "Лев Толстой", "Начало пути", "Наш земляк Федин", "Ночная атака", "Отец", "Памяти Чуковского", "Петроград", "Последний класс", "Рижский фронт", "Родники", "Северные письма", "Сожженные письма", "Этюд с натуры" и др. - авт., маш., печ. выр. (1958-1980); сборники рассказов: "Давно и недавно" = "Записки художника", "Страницы былого" [1950-e-1980-e]; стих-ния (1908-[1960-е]); отзывы о монографиях М.П.Сокольникова: "Н.В.Кузьмин" (1962), "В.Н.Бакшеев. Жизнь и творчество" (1972); воспоминания (1969-1978); автобиография, автобиблиография и список иллюстраций ([1956]-1981) и др. Всего 48 рук. Письма Н.В.Кузьмина: Н.С.Ашукину 2 ([1941],1967), И.А.Бродскому 2 (1960,1961), В.И.Костину (1966), В.Г.Лидину 2 (1961,1966), Т.А.Мавриной - жене 36 (1930-[1964]), А.А.Сидорову (1965), М.П.Сокольникову [1970-е], К.А.Федину (1958) и др. Всего 19 адр. Письма Н.В.Кузьмину (преимущественно с одновременным обращением к Т.А.Мавриной): М.В. и С.Т.Алпатовых 5 (1956-[1978]), С.М.Алянского 5 (1966-1973), Н.С. и М.Г.Ашукиных 65 ([1940]-1979), Е.Ф.Белашовой 2 (1964,1967), И.А.Бродского 59 (1960-[1973]), Д.Д.Бурлюка (1930), Д.Б.Дарана 6 (1939-1963), И.С.Козловского (1966), П.Д.Корина (1965), П.Е.Корнилова 9 (1949-1970), В.И.Костина 14 (1964-1986), П.В.Кузнецова (1964), Л.М.Леонова 12 (1957-1976), В.Г.Лидина 41 (1959-1979), Ю.В.Лобановой 18 (1961-1962), В.А.Милашевского 68 (1962-1975), Д.И.Митрохина 2 (1953,1961), В.Ф.Пановой 3 ([1950-е]-1967), Д.Э.Розенталя (1960), Н.К.Рушева 4 (1965-1969), А.А.Сидорова – преимущественно с одновременной подписью В.С.Сидоровой 27 (1962-1976), М.П.Сокольникова 43 (1961-[1975]), А.Т.Твардовского 4 (1963-1968), К.А.Федина 7 (1956-1962), В.М.Ходасевич 11 ([1961]-1967), Т.Г.Цявловской 27 (1932-1976), Л.К.Чуковской 2(1970,1976), П.Д.Эттингера (1929) и др. Всего 251 корр. Каталоги персональных выставок Н.В.Кузьмина и выставок с его участием (1955-1980); письма изд-в "Советский художник", "Художник РСФСР", редакций журн. "Искусство кино", "Русская речь", договоры с изд-вами и др. (1930-1986). Статьи и заметки о Н.В.Кузьмине и с упом. о нем - маш., печ. выр. (1933-1986). Письма Т.А.Мавриной: Н.А.Михайлову (1960), К.А.Федину (1958); письма к ней: М.Г.Ашукиной 2 (1965,1966), В.И.Глоцера 2 (1986), И.Э.Грабаря 2 (1959), Л.С.Кудрявцевой 4 (1980-1989), С.Н.Лакшиной 2 (1986), Л.М.Леонова (1957), В.Г.Лидина (1957), Д.А.Налбандяна [1970], К.Г.Паустовского [1950-е], А.А.Сидорова 9(1959-1975), М.П.Сокольникова 2 (1961,1965), К.А.Федина 6 (1957-1973), Т.Г.Цявловской 3 (1959-1967), К.И.Чуковского (1967), П.Д.Эттингера 3 (1940-1946); материалы к биографии (1933-1996). Репродукции эскизов женской, мужской и детской одежды, собранные Н.В.Кузьминым и Т.А.Мавриной – журн. выр., цв. литогр. ([1810-е]-1938). Фото Н.В.Кузьмина, индивидуальные и в группе с Т.А.Мавриной, 8 (1970,1985). Фото: К.И.Палена [1880-e], Н.Н.Рушевой (1964), У.Скулме (1961), А.Т.Твардовского [1960-e]. Рисунки Н.Н.Рушевой 4 (1965).

Архив Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ) 125212, Москва, ул. Выборгская, 3, корп. 2

[email protected] http://www.rgali.ru

______________________________

 

Моя биография

 

Мои деды — крепостные, отец Василий Васильевич Кузьмин рано остался сиротой и был взят в обучение кирсановским портным Матвеем Гузниковым. В Кирсанове он и женился, а затем переехал в Сердобск, снял квартиру, повесил вывеску и «стал хозяйничать». Я родился 19 декабря 1890 года в Николин день первым ребенком в семье. Сердобск маленький городок Саратовской губернии, жителей тысяч 10, три церкви, в 12 верстах имение и дворец князя Куракина, выстроенный «брильянтовым» князем.

 

Быт в нашей семье — мещанский, еда из общей чашки, спанье на полу. Мать мне рассказывала, что в детстве меня лечили от «криксы» испытанным способом: обмазывали тестом и сажали в печь.

 

Первые мои художественные впечатления — картинки в журналах «Родина», «Нива», «Живописное обозрение«. Мальчишкой я очень увлекался тройками Каразина в «Ниве», очень любил Доре («Потерянный и возвращенный рай» и «Божественная комедия« с иллюстрациями Доре дошли до провинции в приложениях к «Родине»).

 

Однажды отец принес от заказчика тяжелые альбомы издания Граната «Главные течения русской живописи 19 века». Я по сто раз пересмотрел эти великолепные листы, сильное впечатление осталось от картин Репина, Ге, Серова и как не странно для провинциального подростка (мне было тогда 12 лет) — от Врубеля.

 

Я был способным к наукам мальчишкой, много и жадно читал, за раннюю начитанность среди местных интеллигентов получил кличку Коли Красоткина (из «Братьев Карамазовых»). Поэтому после начальной школы я не был посажен родителями на портновскую иглу, а пущен «по ученой части», определен в городское четырехклассное училище, а затем в реальное училище, только что, на мое счастье, открывшееся в Сердобске. Впрочем, скоро открылись от учения и выгоды: с 14 лет я уже зарабатывал кое-что писцом у страхового агента, а с 16 лет давал уроки и в качестве репетитора зашибал немалые деньги — до 40–50 рублей в месяц.

 

Рисовать я начал рано, копируя из журналов понравившиеся картинки, делал портреты близких. Когда появились собственные деньги, начал выписывать книги по искусству. В 1907–08 годах знакомство с графикой Гойи и Бердслея (по изданиям «Шиповника») и с произведениями художников «Мира искусства» и современных французов (по воспроизведениям в «Золотом руне», который я в 1908 году выписывал). Увлечение Бердслеем и собственные опыты в графике отмечены сильным его влиянием.

 

В 1909 году (мне было 18 лет) я послал свои работы в «Весы», они попали на глаза В. Я. Брюсову (как мне потом рассказывал Н. П. Феофилактов), получили его одобрение и были напечатаны в шестом номере журнала. Нужно ли говорить, что почувствовал сердобский реалистик, увидев свои рисунки, напечатанные в «Весах»!

 

В 1910 году мои книжные украшения появились в «Аполлоне», а в 1912 году я, окончив реальное училище, поехал в Петербург. По желанию родителей, которым хотелось, чтобы ученый сын вышел в инженеры, я поступил в Политехнический институт, но заскучал на технических чертежах на первом же месяце. Целые дни я проводил в библиотеке Академии художеств, а затем стал посещать классы Общества поощрения художеств и лекции Института истории искусств.

 

Познакомился я с редакцией «Аполлона», но в качестве дикого провинциала был поражен дендизмом и светским тоном редакции и как-то не пришелся ко двору, хотя Сергей Маковский очень был ко мне благожелателен. В Школе Общества поощрения художеств я между прочим посещал и классы графики, которые вел И. Я. Билибин и числился у него в успевающих, — в 1914 году получил на ученической выставке Большую серебряную медаль. В эти годы мои графические вещи печатались в «Сатириконе» и в «Лукоморье». Не разразись война 1914 года, я, вероятно, вошел бы в плеяду петербургских графиков, совершавших свой путь в орбите «Мира искусства».

 

1914–1922 — военные годы моей жизни, служба на фронте, сперва в старой, а затем в Красной Армии, в рядах которой я проделал марш через всю южную Россию от Воронежа до Новороссийска. В 1923 году я выплыл, по старой памяти, в Ленинграде и год посещал полиграфический факультет Академии художеств. В 1924 году я переехал в Москву «на заработки», работал в газетах и бесчисленных журнальчиках ВЦСПС. В 1929–1933 годах работал над иллюстрациями к «Евгению Онегину», который вышел в 1933 году в издательстве «Academia». В эти же годы выходят «Козьма Прутков», «Актриса» Гонкура, «Записки д’Аршиака» Гроссмана, «Маски» Андрея Белого с моими иллюстрациями. В 1929 году Даран, Милашевский и я затеяли выставку рисунков в Доме печати. Случайно собралась чертова дюжина, и выставка была открыта в Доме печати в феврале 1929 года под названием «Выставка рисунков группы "13"».

 

Первая выставка «13-ти» имела за немногими исключениями благоприятную прессу, вторая была встречена в колья. После этого в течение ряда лет «13-ть» неизменно была мишенью для критических снайперов. Результат — издательства «воздерживались» давать нам заказы, а, если и давали, то с опаской и оговорками насчет необходимости «перестроиться». Темпераментный Бескин в благородном азарте борца с формалистическими плевелами напечатал в своем журнале статейку с доносом по моему адресу и выгнал со службы редактора, который рискнул дать мне заказ в его издательстве.

 

Так что через два года после выхода «Онегина» я был начисто оттерт от пушкинского юбилея, не получил ни одной сколько-нибудь значительной работы и даже второе издание «Онегина», на которое я имел уже договор с издательством «Academia», не осуществилось. На этом фоне подлинно «яркой заплатой на ветхом рубище» оказались зарубежные издания «Онегина» в Италии, Чехословакии и Палестине и Золотая медаль на Парижской выставке.

 

Между тем, рассматривая свои работы в порядке авторской самокритики, я нахожу у себя ряд качеств, необходимых иллюстратору: умение внимательно читать, литературный вкус, чутье к аромату эпохи. Продолжаю надеяться, что в области иллюстрации я еще не сказал своего последнего слова.

 

25 апреля 1942 г.

 

«Труды Саратовской ученой архивной комиссии.

Сердобский научный кружок краеведения и уездный музей»

 

http://oldserdobsk.ru/index.php/1035.html