Биография художника, творческий путь. Галерея картин.

Борисов-Мусатов Виктор Эльпидифорович

Borisov-Musatov Victor

(1870 - 1905)

БОРИСОВ-МУСАТОВ ВикторЭльпидифорович [2 (14) апреля 1870, Саратов - 26 октября (8 ноября) 1905, Таруса], русский художник.

Один из самых значительных мастеров символизма в русской живописи. Выходец из семьи железнодорожника, учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества (1890-91, 1893-95), в петербургской Академии художеств у П. П. Чистякова (1891-93), а также в студии Ф. Кормона (1895-98) в Париже. С 1898 жил главным образом в Саратове, с 1903 - в Подольске и Тарусе.

Испытав влияние П. Пюви де Шаванна и отчасти мастеров импрессионизма, соединил тончайшее чувство природной световоздушной среды с поэтической фантазией, преображающей эту среду в поле миражей и ностальгических грез.

Уже в ранних пленэрных этюдах-картинах Борисова-Мусатова живет ощущение волнующей, неизъяснимой тайны ("Окно", 1886, Третьяковская галерея). Главным мотивом, сквозь который для художника открывается "иной мир", скрытый под маревом красок, становятся "дворянские гнезда", ветшающие старинные усадьбы (обычно он работал в имениях Слепцовка и Зубриловка в Саратовской губернии). Плавные, "музыкальные" ритмы картин вновь и вновь воспроизводят излюбленные темы Борисова-Мусатова: это уголки парка и женские фигуры (сестра и жена художника), которые кажутся образами человеческих душ, блуждающих в потустороннем царстве сна. В большинстве своих работ мастер предпочитает маслу акварель, темперу или пастель, добиваясь особой, "тающей" легкости мазка. От картины к картине ("Гобелен", 1901; "Водоем", 1902; "Призраки", 1903) чувство "мира иного" нарастает; в "Реквиеме" (1905), написанном в память умершей сестры, мы видим уже целое многофигурное таинство, где умершую сопровождают ее "астральные двойники". Параллельно мастер создает и чистые, безлюдные пейзажи, полные тончайшего лиризма ("Куст орешника", "Осенняя песнь", оба - 1905).

Он тяготеет к большому, монументальному стилю настенной живописи, но все замыслы такого рода (например, цикл эскизов на тему времен года, 1904-05, все - Третьяковская галерея) так и не удается осуществить в архитектуре. Мечтательный темперамент художника ("Живу в мире грез и фантазий среди березовых рощ, задремавших в глубоком сне осенних туманов", - пишет он А. Н. Бенуа в 1905 из Тарусы) не лишает его произведения чувства историчности. Поэтика усадебной жизни наполнена у него (так же, как в литературе того времени - в произведениях А. П. Чехова, И. А. Бунина, А. Белого и др.) предчувствием приближающихся роковых, катастрофических рубежей.

Ранняя смерть мастера усилила восприятие его образов как лирического реквиема, посвященного старой России. Борисов-Мусатов явился непосредственным предшественником художников "Голубой розы", которых объединяло, в частности, глубокое уважение к его наследию.

Литература:Русакова А. В. Э. Борисов-Мусатов. Л.; М., 1966.Кочик О. Я. Живописная система В. Э. Борисова-Мусатова. М., 1980. М. Н. Соколов

Биография 

"Тончайший и нежный горбун"

Борисов-Мусатов, живший в эпоху торжествующей "общественности", художественных революций и всеобщего разброда, словно не слышал ее скрежетов,-он творил свой идеальный мир, проникнутый тихой музыкой.

Реконструировать жизнь художников, живших не так давно, обычно не составляет труда; в руках исследователей находятся многочисленные документы, переписка, мемуары, позволяющие в точности воспроизвести канву художнического "бытия". Более того, подобных свидетельств порой бывает так много, что это даже мешает составить цельный образ "жизни и творчества", потому что как бы уводит в сторону, "замусоривает" его не всегда существенными подробностями. Требуется производить жесткий отбор, отделять "зерна" от "плевел".

Не то с Борисовым-Мусатовым. Вся его биография укладывается в несколько строчек; его жизнь настолько интимно, полностью сливается с искусством, "творчеством", что собственно жизнью быть перестает. Борисов-Мусатов был близок к символизму, мечтавшему строить жизнь по законам искусства, но вряд ли мы тут имеем дело с символистским жизнестроительством. Художник ничего не "строил", он именно "жил", но так случилось, что, по большому счету, ничего от этой жизни, кроме искусства, нам и не осталось.

Тем не менее, есть несколько вех, которые нужно обозначить.
 

Виктор Борисов-Мусатов родился 2 апреля (14 апреля - по новому стилю) 1870 года в Саратове. Его отец, Эльпидифор Борисович Мусатов, служил на железной дороге. В трехлетнем возрасте с будущим живописцем случилась беда, сделавшая его на всю жизнь горбуном, - он неудачно упал и повредил позвоночник.

Рисовал он лет с шести. Родители с пониманием отнеслись к увлечению сына. "Около Саратова, - вспоминал художник впоследствии, - на Волге есть остров. Этот остров называется Зеленым. В детстве он был для меня чуть ли не "Таинственный остров". Я знал только один ближайший его берег. Он был пустынен, и я любил его за это. Там никто не мешал мне делать первые робкие опыты с палитрой". Пустынным был не только берег, довольно "пустынной" - несмотря на отмечаемую всеми мемуаристами живость и общительность - была, похоже, и жизнь мальчика-инвалида. Точнее, "мечтательной". Такая мечтательность бывает плодотворной - она помогает сначала внимательно взглянуть внутрь себя, а потом - не менее внимательно - на окружающий мир. Взглянуть и обнаружить в нем то, чего никто не замечал. Истоки будущих "грез" Борисова-Мусатова нужно искать в его детстве. Равно как и любовь к голубому и зеленому.

Одиннадцатилетним подростком он поступил в Саратовское реальное училище. Там ему повезло с учителями рисования - особенно с недавним выпускником петербургской Академии В. Коноваловым, который сразу же заметил необыкновенные способности Мусатова и подвигнул его к серьезным занятиям живописью. Именно в домашней студии Коновалова юный художник познакомился с современным изобразительным искусством и получил первые по-настоящему профессиональные уроки. В самом реальном училище Мусатов долго не задержался; уже в 1884 году он покинул его. Следующие его шесть лет саратовской жизни внешне достаточно однообразны, но при этом полны важной внутренней работы самоопределения.

В 1890 году молодой человек отправился в Москву, где поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества (МУЖВЗ). Надо отметить, что Мусатов, вдоволь "напутешествовавшийся" по учебным заведениям, так и не получил систематического художественного образования. Но иногда случается, что это идет на пользу "растущему" таланту. Уже через год, в 1891 году, мы застаем его в Петербурге, в Академии, которую он посещает в качестве вольнослушателя. Этим годом датируется появление двойной фамилии - "Борисов-Мусатов", - под которой он поступил в Академию, дабы избавиться от путаницы. Дело в том, что в МУЖВЗ его называли то Мусатовым, то Борисовым (по отчеству отца - "Борисов сын"). Одновременно Борисов-Мусатов посещал мастерскую П. Чистякова - легендарного профессора, "вырастившего" цвет тогдашней русской живописи (В. Васнецов, Поленов, Репин, Врубель, Суриков и др.).

Но и в Петербурге Борисову-Мусатову не "пожилось". После перенесенной в 1893 году хирургической операции врачи сочли местный климат для него губительным, и он вернулся в МУЖВЗ. Учился у В. Поленова. Правда, недолго. В 1895 году Борисов-Мусатов, съездив летом в Крым и на Кавказ, отправился в Париж. Это было рубежное событие. Следующие три года - с летними перерывами, когда он возвращался в родной Саратов, - художник провел в мировой "столице живописи", занимаясь в мастерской замечательного педагога Ф. Кормона, изучая работы старых мастеров в парижских музеях и жадно впитывая идеи нового искусства. Это были годы становления мусатовского стиля, позже прославившего его.

На летних "вакациях" 1896 года Борисов-Мусатов познакомился в Саратове с П. Кузнецовым, П. Уткиным, А. Матвеевым, К. Петровым-Водкиным, с именами которых впоследствии искусствоведы связали так называемую "саратовскую школу" живописи.

Перенеся еще одну операцию, Борисов-Мусатов в 1898 году вернулся в Россию и поселился в Саратове. С этого времени он становится художником одной темы - условно говоря, темы "кринолинов и париков". Его картины, звучащие эхом XVIII века, нашли своих первых ценителей. Художник, вступив в 1899 году в Московское товарищество художников (МТХ) и быстро заняв в нем лидерские позиции, активно участвовал в художественной жизни. Отдаленность Саратова мешала ему - и в 1903 году Борисов-Мусатов перебрался поближе к Москве, в Подольск. К моменту переезда он уже обзавелся семьей, весной 1903 года женившись на художнице Е. Александровой. В этом же году он вступил в Союз русских художников.

Его известность росла - в 1902 году его "Гобелен" получил поощрительную премию на IX выставке МТХ, а "Водоем", показанный в 1903 году на X выставке МТХ, был единодушно признан выдающимся достижением мастера. Близко сошелся живописец с семейством Станюковичей, особенно с Н. Ю. Станюкович, которая стала, наряду с сестрой, Е. Мусатовой, и женой, его постоянной моделью.

Особенно привечали Борисова-Мусатова "мирискусники", сочтя абсолютно "своим"; интенсивно он общался и с литераторами-символистами. Большинство мемуарных свидетельств о художнике относятся именно к этому периоду его жизни. "Он был трогателен, мил и сердечен", - вспоминал близко друживший с Борисовым-Мусатовым И. Грабарь. "Был он болезненный, маленький, горбатенький человек с острой бородкой, - писал М. Добужинский, - очень изысканно одевался и носил золотой браслет". "Тончайшим и нежным горбуном" назвал Борисова-Мусатова Андрей Белый, но в этом определении, кажется, уже текут токи, исходящие от мусатовских полотен.

На горизонте замаячило и международное признание: в 1904 году с успехом прошла персональная выставка художника в Германии (Гамбург, Мюнхен, Дрезден, Берлин) , а в 1905 году он показал свои картины в парижском Салоне, после чего его приняли во французское Общество изящных искусств.

Между тем жил Борисов-Мусатов со своей семьей (на исходе 1904 года у него родилась дочь) довольно скудно: дохода ему его картины практически не приносили. В марте 1905 года он вновь переехал - на этот раз в Тарусу, поселившись на даче профессора И. Цветаева, отца великой поэтессы. Последние месяцы жизни были ознаменованы всплеском творческой активности. Вокруг все трещало по швам, Россия терпела фиаско в войне с Японией, набирала силу первая русская революция, все громче говорили о конституции, но художник жил в ином мире. "Сижу в Тарусе, - писал он А. Бенуа. -В глуши. На пустынном берегу Оки. Живу в мире грез и фантазий среди березовых рощ, задремавших в глубоком сне осенних туманов. Я создал свою жизнь. Как-то странно - такая тишина среди всеобщего смятения". Потрясенный смертью Н. Станюкович, он писал "Реквием".

"Реквием" остался неоконченным. Ранним утром 26 октября (8 ноября - по новому стилю) 1905 года Борисов-Мусатов умер. Его похоронили на высоком берегу Оки.

Звучащие краски

Работам Борисова-Мусатова свойственен удивительный мелодизм. Его принципы - использование плавной линии, приверженность к определенным цветовым сочетанием, "плоскостность" живописи, погружение зрителя в атмосферу поэтической медитации.

Самые ранние дошедшие до нас произведения Борисова-Мусатова вовсе не предвещают рождения художника, ставшего одним из лидеров нового искусства начала XX века. Они - вполне ученические и, по всей видимости, являются результатом прилежной учебы молодого живописца у своего первого учителя, В. Коновалова. Верность натуре, точность линии, копирование цвета, правильное выстраивание иллюзорного пространства - вот что отличает, например, мусатовское "Окно", написанное в 1886 году. В. Коновалов, выпускник петербургской Академии художеств, щедро делился со своим учеником знаниями, полученными в а!та та1ег. В этих оценках нет ничего уничижительного, хорошая первоначальная школа - залог того, что ученичество, при наличии таланта и творческой энергии, разовьется в самобытное творчество. Это как раз мусатовский вариант.

Прежде чем стать ни на кого не похожим, Борисов-Мусатов переболел рядом "влияний". Одно из первых - живопись Ж. Бастьен-Лепажа (1848-1884); об этом влиянии свидетельствует уже упомянутое "Окно". Увлечение продолжилось в Москве, во время учебы в МУЖВЗ. Борисов-Мусатов, всю жизнь писавший стихи, даже сочинил тогда на эту тему шуточное четверостишие: "Давно ли был мой идеал/ Учитель Коновалов наш?/ Но в Третьяковке побывал -/ В мечтах один Бастьен-Лепаж". Художник вспоминал, что "Деревенская любовь" французского живописца стала для него откровением, показав ему, как может и как должен быть свободен творец.

"Французский" период в судьбе Борисова-Мусатова длился довольно долго. Часто говорилось о "задетости" (формула Добужинского) молодого художника импрессионизмом, и доля истины в этом утверждении есть - в пользу этого говорят последние "допарижские" картины и этюды Борисова-Мусатова, созданные в 1894-95 годах. Но встреча в Париже с новейшим искусством заставила его интенсивно двигаться дальше. Характеристику этого периода дал сам художник: "Мои художественные горизонты расширились; многое, о чем я мечтал, я увидел уже сделанным; таким образом, я получил возможность грезить глубже, идти дальше в своих работах". Уже в этом "автосвидетельстве" появляется ключевое для зрелого художественного мира Борисова-Мусатова слово - "греза".

И тут нельзя не вспомнить П. Пюви де Шаванна, которого молодой русский художник провозгласил лучшим живописцем современности. Творческое кредо Пюви де Шаванна: "Произведение рождается из своего рода смутной эмоции, в которой оно пребывает, как организм в зародыше. Затем я ищу зрелище, которое станет ее точнейшим переводом». Стилистические принципы Пюви де Шаванна (плоскостность, условность изображения, приглушенная цветовая гамма, сновидческая атмосфера), воспринятые Борисовым-Мусатовым, надолго определили характер его произведений — в сущности, он никогда им и не изменял, лишь «претворив» в контексте собственных поисков. Среди этих принципов следует особенно отметить использование одной модели для создания всех женских образов отдельной картины. Борисов-Мусатов в этом смысле — последовательный «ша-ваннист»; ряд его моделей, первоначально представленный сестрой, Е. Мусатовой, со временем пополнился женой и Н. Ю. Станюкович.

Еще один немаловажный «парижский» нюанс: друзья прозвали его там «японцем». Европейское искусство второй половины XIX века бредило Востоком; «побредил» им и наш герой. Возможно, начала прихотливой и вместе с тем точно выверенной мусатовской линии, в основе своей музыкальной, нужно искать в этом увлечении

Вернувшись в Россию сложившимся в техническом отношении мастером, знатоком формы и цвета, Борисов-Мусатов некоторое время искал свою тему, которая помогла бы ему выразить волновавшие его "грезы". Он искал зримую "форму" идеального мира, не дававшего ему покоя, - мира, потерянного ослепшим современным человеком. Не слишком известный факт: первые декорации мусатовского "иного" мира воспроизводили античность (эскизы к картине "Рабы", идиллия "Дафнис и Хлоя"). Но вскоре он оставил эту эпоху; в его творчестве громко заговорил XVIII век. С чего началось это увлечение стариной? Быть может, с лета 1900 года, проведенного в музейном здании саратовского Радищевского музея, где в огромном количестве были представлены старинные вещи и предметы усадебного быта. Быть может, с посещения Слепцовки (дневниковая запись: "Бродил по старому заснувшему парку и вспомнил Пюви де Шаванна. Как он правдив! Его живопись - музыка"). Быть может, с влюбленности в Зубриловку, куда художник, по его словам, ездил "набираться старинного духа".

"Гобелен" (1901), появление которого сопровождалось восторженным шумом, убедило Борисова-Мусатова в верности выбранного направления. Еще одна дневниковая запись, относящаяся к этой картине: "Наконец-то я нашел форму мечты. "А какая эпоха?" - спросите вы. А это, знаете ли, просто "красивая эпоха"". То есть нами упомянутый XVIII век оказывается не совсем XVIII веком. Это принципиально. Если этого не понимать, то можно повторить ошибку многих современников художника, называвших его "вторым Сомовым".

При некоторой близости к кругу "Мира искусства", которую культивировали сами "мирискусники", Борисов-Мусатов "содержательно" сильно от них отличался. Сомов (как и большинство "мирискусников" с их тягой к живописным декорациям XVIII века) ставил себе задачу сделать картину "в стиле" эпохи, реконструировать "стиль"; Мусатова "стиль", по большому счету, не интересовал вовсе, он шел дальше и глубже, он искал красоту в чистом виде, он тосковал о гармонии. Тут дело даже не в дворцах и парках; с равным успехом он мог искать поэзию и красоту в допетровской Руси или в пушкинской эпохе. Суть в другом: в попытке выявить в прошлом или настоящем истинную, то есть одухотворенную реальность и превратить ее в символ. Суть в убеждении: мир построен по законам гармонии и красоты, он музыкален, нужно лишь услышать и воспроизвести эту божественную музыку.

Собственно технические приемы органично "работали" на решение этой задачи: мусатовские предпочтения, касающиеся акварели, темперы и пастели, помогали ему воспроизвести эффект "иного мира", добиться как бы нематериальности красочного слоя.

Цитируем верлибр Борисова-Мусатова, который можно назвать его манифестом: "А я сижу дома и задаю концерты себе одному. В них вместо звуков - все краски, а инструменты - кружева, и шелк, и цветы. Я импровизирую на фоне фантазии, а романтизм - мой всесильный капельмейстер. И мне кажется иногда, что я на каком-то необитаемом острове. И действительность как будто не существует..."