« Предыдущее фотоСледующее фото »

"Портрет воспитанницы Императорского воспитательного общества

благородных девиц Натальи Семеновны Борщовой"

1776 г. Холст, масло 196,5 x 34,5

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Зал 10

Борщова Наталья Семёновна ((1758-1843) - дочь Семёна Ивановича Борщова. В 1764-1776 училась в Смольном институте благородных девиц, который закончила с золотой медалью, очень хорошо пела. C 1776 была фрейлиной великой княжны Марии Феодоровны . В 1809 была назначена камер-фрейлиной. Её первый муж А.С. Мусин-Пушкин, после его смерти вышла замуж за барона Ван дер Ховена.

Источник: http://www.nearyou.ru/levitsk/0levitsk.html

_______________________

Через два года после написания портрета Екатерина Ивановна Нелидова будет определена по ко двору наследника престола великого князя Павла Петровича, станет близким другом «высочайшей особы». Ум и дипломатия Нелидовой, по отзывам современников, не раз выручали людей, делавшихся жертвой неукротимых вспышек Павла I. Ей выпала удивительная судьба. Вот что рассказывает о ней в своей книге О.Г. Чайковская:

Она была многолетней любовью Павла (который был «невероятно порабощен ледящему ее лицу» — замечает Долгоруков); перед отъездом в Финляндию, когда шла война со Швецией, он наскоро шлет ей на обрывке бумаги: «Знайте, что, умирая, я буду думать о вас». В дни тяжелой болезни, убежденный, что не выживет, он напишет отчаянное письмо Екатерине, «как царице и матери», о том, что его совесть повелевает ему «оправдать невинное лицо», которое могло бы из-за него пострадать. «Я видел, как судила злоба, как ложно толковала она связи, чисто дружеские, возникшие между Нелидовой и мною. Я клянусь тем Судом, перед которым все мы должны предстать, что мы явимся перед ним с безупречной совестью. Зачем я не могу доказать это ценой собственной крови? Свидетельствую о том, прощаясь с жизнью. Клянусь еще раз всем, что есть святого. Торжественно клянусь и свидетельствую, что нас соединяла дружба священная и нежная, но невинная и чистая. Свидетель тому Бог». Екатерина, надо думать, усмехалась, читая эти строки, в ее глазах платоническая любовь большой цены не имела. Но великого князя, как видно, преследовала и мучила мысль, что их отношения с «Катей» могут истолковать дурно и что, когда его не станет, на репутацию девушки ляжет пятно. Да и Екатерину Ивановну тяготит двусмысленность ее положения при дворе (фрейлина великой княгини и нежный друг великого князя): в 1793 году она просит Екатерину отпустить ее обратно в Смольный, и Павел в отчаянии умоляет ее хотя бы бывать в его резиденциях Гатчине и Павловске.

Что связывало этих молодых людей? Их общая удивительная некрасивость? Сиротство при дворе? Свойственная обоим восторженность и порывистость характера?

Но уже тогда Нелидовасильно уставала от неуравновешенности своего друга, который становился все тревожней, все подозрительней — а тут еще страх перед французской революцией (видите, мол, что может получиться из всякого рода вольнодумства — летят под топором царские головы!); и перед матерью, которая, об этом упорно говорят, хочет передать трон внуку Александру; и перед наглостью фаворитов. Великий князь ищет нравственной опоры в Нелидовой с ее умом, душевным равновесием и сообразительностью. Но ей придворная жизнь невмоготу, и она все-таки уезжает в свой дорогой Смольный.

Вступив на престол, Павел делает все, чтобы вернуть Нелидову ко двору. Зная, что его «Катя» подарков от него не принимает, он начинает осыпать дарами ее родню (так, ее мать получает 2000 душ, напрасно Екатерина Ивановна умоляет его хотя бы уполовинить этот огромный дар). Нелидову зовут ко двору не только Павел, но и новая императрица Мария Федоровна; все знают, что маленькая фрейлина — единственный человек на свете, которому дано смягчать гневные припадки императора, останавливать его дикие приказы. И она возвращается. В каком-то смысле она приняла эстафету давно умершего воспитателя маленького Павла — Порошина, она тоже призывает Павла к терпению (и в ответ: «А как терпенья-та нет, где же его взять?»), предостерегает от жестоких решений, на которые он скор, от бестактностей, которые он делает на каждом шагу. Замечательны ее письма: по духу и форме строго верноподданнические, они полны просьбами помиловать, смягчить участь, отменить жестокий приказ.

Однажды Павел вздумал уничтожить орден св. Георгия (введенный Екатериной), что глубоко оскорбило бы георгиевских кавалеров. Никто не мог отговорить Павла от подобной бестактности — пришлось вступиться Нелидовой: «Подумайте, государь, о том, что в течение долгого времени этот знак отличия был наградою за пролитую кровь, за тела, истерзанные на службе отечеству! Сжальтесь над несчастными, которые столько потеряли бы, увидев, что их государь презирает то, что составляет их славу и свидетельствует о их мужестве» — и орден был сохранен. Она останавливает Павла в минуту гнева, как коня на скаку.

Вот эпизод, рассказанный в мемуарах А. С. Шишкова, который состоял тогда при дворе Павла. «Мне случилось однажды на бале, в день бывшего празднества, видеть, что государь чрезвычайно рассердился на гофмаршала и приказал позвать его к себе, без сомнения, затем, чтобы сделать ему великую неприятность (а неприятностью могла быть и ссылка и даже крепость! — О. Ч.). Катерина Ивановна стояла в это время подле него, а я — за ними. Она, не говоря ни слова и даже не смотря на него, заложила руку свою за спину и дернула его за платье. Он тотчас почувствовал, что это значит, и ответил ей отрывисто: «Нельзя воздержаться!» Она опять его дернула». Нагоняй, который получил гофмаршал, был минимальным. «О, если бы при царях, и особенно строптивых и пылких, все были Екатерины Ивановны», — добавляет мемуарист. А она все просит и просит, за обиженных, за напрасно оскорбленных, за наказанных ни за что. И делает это столько же ради жертв царского гнева, сколько и ради самого царя, его достоинства, да и безопасности тоже.

Но живости прежней своей она не утратила — и потому стала веселой душой не очень веселого гатчинского общества. В воспоминаниях Саблукова, тогда офицера в Гатчине, сохранились замечательные сцены, рисующие нам Павла и Нелидову во всем своеобразии их характеров. «Как-то раз, в то время, когда я находился на карауле, — рассказывает Саблуков, — во дворце произошла забавная сцена <...> Офицерская караульная комната находилась близ самого кабинета Государя, откуда я часто слышал его молитвы. Около офицерской комнаты была обширная прихожая, в которой находился караул, а из нее шел длинный узкий коридор, ведший во внутренние апартаменты дворца, здесь стоял часовой, чтобы немедленно вызвать караул, когда Император показывался в коридоре. Услышав внезапно окрик часового: „Караул вон!“, я поспешно выбежал из офицерской комнаты. Солдаты едва успели схватить свои карабины, а я обнажить свою шпагу, как дверь коридора открылась настежь и Император, в башмаках и шелковых чулках, при шляпе и шпаге, поспешно вошел в комнату, и в ту же минуту дамский башмак, с очень высоким каблуком, перелетел через голову Его Величества, чуть-чуть ее не задев. Император через офицерскую комнату прошел в свой кабинет, а из коридора вышла Екатерина Ивановна Нелидова, спокойно подняла свой башмак и вернулась туда, откуда пришла.

На следующий день, когда я сменялся с караула, Его Величество пришел и шепнул мне: „Мой дорогой, мы вчера немного поссорились“. „Да, Государь“, — ответил я. Меня очень позабавил этот случай, и я никому не говорил о нем, ожидая, что за этим последует что-либо столь же забавное. Ожидания мои не обманулись: в тот же день, вечером на балу, Император подошел ко мне, как к близкому приятелю и поверенному, и сказал: „Мой дорогой, сделайте так, чтобы танцевали что-нибудь славное“. Я сразу смекнул, что Государю угодно, чтобы я протанцевал с Екатериной Ивановной Нелидовой. Что можно было протанцевать красивого, кроме менуэта и гавота сороковых годов? Я обратился к дирижеру оркестра и спросил его, может ли он сыграть менуэт, и, получив утвердительный ответ, я просил его начать и сам пригласил Нелидову, которая, как известно, еще в Смольном отличалась своими танцами. Оркестр заиграл, и мы начали. Что за грацию выказала она, как прелестно выделывала па и обороты, какая плавность была во всех движениях прелестной крошки, несмотря на высокие каблуки — точь-в-точь знаменитая Лантини, бывшая ее учительница. Со своей стороны, и я не позабыл уроков моего учителя Канциони, и при моем кафтане а ла Фридрих Великий мы оба точь-в-точь имели вид двух старых портретов. Император был в полном восторге, и, следя за нашими танцами во все время менуэта, поощрял нас восклицаниями: „Прекрасно, великолепно, прелестно!“ Ну что же, веселая, победительная Нелидова, которую написал Левицкий, вполне могла бы бросить своим атласным башмаком в голову императора».

Чайковская О.Г. «Как любопытный скиф…»: Русский портрет и мемуаристика второй половины XVIII века. – М.: Книга, 1990. С. 140—143.

Биография художника

« Предыдущее фотоСледующее фото »

« вернуться