Штернберг Василий Иванович


Sternberg Basil


(1818 - 1845)

Штернберг Василий Иванович

Биография


Оценивая творчество В. И. Штернберга, современники указали, что «им написано и много и мало. Много, потому что немного альбомов без его рисунков, и мало, потому что не осталось и десятка картин галерейных». Ту же мысль высказал в 1887 году В. В. Стасов. «Сорок, пятьдесят лет назад, — писал он, — Штернберг был у нас художественного знаменитостью. В те времена он постоянно был у всех на языке; и у художников и у публики,— он был всеобщий любимец... но он умер молод и скоро про него замолчали. Нынешнее поколение художников вовсе его не знает, публика нового времени едва ли слышала его имя, картин и рисунков его она вовсе никогда не видит».

Автопортрет

Умерший 27 лет в 1845 году, Василий Иванович Штернберг действительно был полузабыт. Его наследие до сих пор мало изучено. Тем не менее его работы и в наше время представляют несомненный интерес.


Художественное наследие Штернберга слагается из ряда картин и большого количества рисунков, исполненных им как на родине, так и в Италии, где протекали последние годы его творчества. Все они объединены единым стремлением художника правдиво, реалистически передать обыденную, повседневную жизнь народа.


В истории русского искусства Штернбергу принадлежит хотя и скромная, но существенная роль. Его творчество не было случайным явлением. Идейными предшественниками Штернберга можно назвать художников, работавших в 20-х годах XIX века,—А.О. Орловского, К.Зеленцова и Бугаевского-Благодарного, которые свои образы черпали в окружающей их жизни и в некоторых произведениях поднимались до критической оценки современности.


В 40-х годах XIX века в русской культуре намечаются большие сдвиги. Ее развитие идет под воздействием революционных идей демократов Белинского, Герцена, Некрасова.


В русском искусстве в это время налицо два основных течения. С одной стороны — консервативное, академическое, с другой — прогрессивное, демократическое.


Академия требует от художников создания больших полотен на далекие от современной жизни темы. Однако талантливейшие ее представители К. Брюллов и А.А.Иванов стремятся к жизненной правде и психологической выразительности, по-новому решая образ человека и природы. Цель искусства А. Ивановым раскрывается как средство нравственного воспитания человека. Перед ним он ставит задачу служения обществу.


С другой стороны, молодые художники, под влиянием передовых идей времени (П. Федотов, Агин, Н. Степанов) примкнувшие к демократическому движению, создают небольшие жанровые картины, в которых реалистически отражается действительность и дается ее критическая оценка. В это же время возникают сатирические журналы.


Творчество Штернберга было как бы связующим звеном между прогрессивным искусством 20-х и 40-х годов XIX века. Симпатии Штернберга неизменно были на стороне тех современных художников, которые интересовались бытом народа. Большое впечатление произвели ва него, по его признанию, картины художника Плахова на сюжеты из жизни ремесленников. Действительно, где бы Штернберг ни работал — в Петербурге, на Украине, в Оренбургской губернии или Италии, он предпочитал писать бытовые сиены, где героем был простой народ.


Имя Штернберга неразрывно связано с такими передовыми людьми его времени, как создатель национальной русской музыки М. И. Глинка, художник и поэт Т. Г. Шевченко, художник А.А.Иванов и другие.
Талантливый ученик Академии художеств, любимец конференц-секретаря В. И. Григоровича, который отечески о нем заботился, Штернберг имел возможность встречаться с художниками и писателями на вечерах в доме своего покровителя. Дом В. И. Григоровича, по замечанию В. В. Стасова, в 1830—1840-х годах был своеобразным художественным центром Петербурга, где бывали Пушкин, Вяземский, Жукоэский, Гоголь, Крылов, Кукольник, Струговщиков, Сенковский, Греч, Булгарин, профессора и академики, а также и наиболее талантливые ученики Академии.


Скульптор Н. Рамазанов вспоминал, что русские художники никогда не сходились так близко с литераторами и не занимались так литературой, как в то время. «Этим мы много были обязаны преподавателям русской словесности в нашей Академии Василию Тимофеевичу Плаксину и Дмитрию Алексеевичу Меньшикову» , — писал он. Посещал Штернберг и литературные вечера Н. В. Кукольника. «Штернберг умница, читает много, наблюдает ещё больше», — отозвался последний о художнике.


Штернберг был частым посетителем и музыкальных воскресных вечеров у инспектора Петербургского университета Фиитума. «У Фиитума, насладившись квинтетом Бетховена и сонатою Моцарта, где солировал знаменитый Бем...», — вспоминал Т. Г. Шевченко один из таких вечеров.


По общему развитию Штернберг превосходил многих своих сверстников. Возможно, поэтому он предпочитал дружить с людьми старше себя по возрасту. Пейзажист М.И. Лебедев, которого можно считать его первым учителем до поступления в Академию, был старше своего друга на семь лет. Во время встречи с тринадцатилетним Штернбергом М. И. Лебедев уже приступил к написанию своей программы: «Вид на Петровском острове». Старше его были и другие друзья: А.Н. Мокрицкий, Н.Л. Бенуа, А.А.Иванов, с которым он сблизился в Италии.


Трогательная дружба связывала Штернберга с Т.Г. Шевченко, с которым он осенью 1838 года и зимой 1839 года жил на одной квартире в Петербурге. Друзья вместе работали, читали, имели общих знакомых. Не случайно им дали прозвище «Кастор и Поллукс».


«Штернберг недавно познакомил меня с семейством Шмидта... (родственник Штернберга.—С. Б.). Прекрасный человек, а семейство его это просто благодать господня. Мы часто по вечерам бываем у них,.. Я всегда выхожу от них как будто чище и добрее», — писал Т.Г. Шевченко в своей автобиографической повести «Художник». У Шмидтов Штернберг и Шевченко устраивали литературные вечера, где читали по очереди. Читали и дома, после классов. «Приходит Штернберг, и мы или идем в театр, или, немного погулявши по набережной, возвращаемся домой, и я читаю что-нибудь вслух, а он работает или я работаю, а он читает», — описал в той же повести обычное их времяпровождение Шевченко.


С большой теплотой он отзывался о Штернберге как о прекрасном, чутком человеке, ценя его и как художника.
Для сборника Т.Г. Шевченко «Кобзарь», изданного в 1840 году, Штернберг сделал рисунок, изображающий сидящего у хаты кобзаря с бандурой, босого мальчика-поводыря с сумой и собакой. Этот рисунок он лично и исполнил в технике офорта.


В «Кобзаре», в котором главное произведение Шевченко «Катерина» имело подзаголовок «Василию Андреевичу Жуковскому на память 22 Апреля 1838 года» (день освобождения Шевченко от крепостной зависимости. — С. Б.), помещенный в нем «Иван Пщкова» был посвящен Штернбергу. На подаренном же Штернбергу экземпляре «Кобзаря» великий украинский поэт, имея в виду поездку друга в Италию, сделал надпись:
Идеш далеко, Побачиш богато; Задивишся, зажуришся — Угадай мене, брате!
Много лет спустя, по возвращении из ссылки в Москву, Т.Г. Шевченко записал в свой дневник: «Поплелся тихонько к Мокрицкому. Отдохнул у него, полюбовался эскизами незабвенного друга моего, покойного Штернберга».
Еще Н. Рамазанов отметил, что «истые поклонники красот природы, как, например, Щедрин, Штернберг, Раух, отличались необыкновенной ровностью характера, душевным спокойствием, мягкостью нрава и, без сомнения, задушевною Любовью к искусству». Эта характеристика как нельзя лучше подходит к Штернбергу. Любимец соучеников и преподавателей, он был чутким и заботливым товарищем. Необычайно приветливый, скромный, застенчивый, Штернберг отличался наблюдательностью и остроумием. Он не прочь был повеселиться в товарищеском кругу, спеть, поиграть на фортепиано, потанцевать.


Штернберг любил и понимал классическую музыку, посещение театра было его любимым отдыхом.


Василий Иванович Штернберг родился 12 (24) февраля 1818 года в Петербурге. Предположение, высказанное П. Петровым в «Северном сиянии» о рождении Штернберга в Оренбургской губернии легко опровергается метрическим свидетельством художника. Из послужного списка отца Штернберга явствует, что он проифэдил из купеческих детей. Отец Штернберга учился на казенней счет в академической гимназии в Петербурге; с 23 января 1798 года, то есть с момента зачисления его на службу, он ни разу не пользовался отпуском и потому в течение своей двадцатипятилетней работы не покидал Петербурга.


Где учился Василий Штернберг до поступления в Академию и до знакомства с М.И. Лебедевым, неизвестно. Всего вероятнее, что слабый, болезненный мальчик получил хорошее домашнее образование под руководством своего отца, преподавателя немецкого языка и истории европейских народов в Горном корпусе, одновременно исполнявшего там обязанности библиотекаря и помощника инспектора. После смерти отца, скончавшегося 3 сентября 1834 года, образование продолжала мать, которой будущий художник обязан своей любовью к музыке и чтению.


Поступив в Академию художеств сперва вольноприходящим учеником, Штернберг 23 апреля 1835 года зачислен «по уважению отличных его способностей к художеству и крайне недостаточного состояния... «не в пример другим в сверхштатные академисты 2 степени, на счет Академии», в пейзажный класс профессора М.Н. Воробьёва.


Поступлению Штернберга в Академию художеств много способствовал М.И. Лебедев, помогавший мальчику своими указаниями и дававший ему для копирования свои пейзажи. С другой стороны, в нем принял участие Ф. Г. Плисов, профессор в отставке, человек в высшей степени гуманный, близкий как семье Штернберга, так и конференц-секретарю Академии художеств В. И. Григоровичу.


В. И. Штернберг известен, главным образом, своими рисунками «Ярмарка в Ичне» (1836 г.), «Ночная музыкальная сходка» (1838 г., Гос. Публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина) и картинами: «Переправа  через  Днепр   у  Киева»   (1837 г.,   Пушкинский Дом);   «Шинок»,
(1837 г., Гос. Третьяковская галерея); «Мельница в степи» (1837—1838гг., Гос. Русский музей); «Игра в жмурки» (1838г., Гос. музей Т. Г.Шевченко); «М. И. Глинка в Качановке» (1838 г., Гос. Русский музей); «Озеро Неми (1845 г., Гос. Третьяковская галерея); «Игра в карты в Неаполитанской Остерии» (1844 г. (?), Гос. Третьяковская галерея).


Отличительной особенностью творчества Штернберга было органическое слияние в его произведениях пейзажа с жанровой сценой. Чрезвычайно редки в его наследии самостоятельные пейзажи, подобные «Озеру Неми».


Пейзаж у Штернберга — та естественная среда, в которой развертывается действие. Таковы «Переправа через Днепр у Киева», «Шинок», «Игра в жмурки» и другие. Изображая жанровую сцену в интерьере, он стремился оживить ее видом пейзажа через открытое окно («М. И. Глинка в Качановке») или через открытую дверь («Игра в карты в Неаполитанской Остерии»).
О широте творческого кругозора Штернберга говорят и его малоизвестные работы, исполненные в разные периоды его краткой жизни в Петербурге, на Украине, в Оренбургской губернии, то есть в бытность его учеником Академии художеств, и, наконец, в Италии, где он был в годы своего пен-сионерства.


Того, что было создано Штернбергом за короткое время пребывания в Академии художеств (1835—1839), оказалось достаточным, чтобы современники оценили и полюбили его.


Исполненные юным Штернбергом дружеские шаржи на товарищей и профессоров Академии художеств отличались необыкновенной выразительностью и меткостью характеристики.


Жанровые сцены в рисунках и акварелях свидетельствуют о зорком глазе художника и его наблюдательности.


На одной из ранних акварелей «Сенная площадь в Петербурге», имеющей подпись: «В. Штернберг 1837 г. Март», изображен уставленный возами с сеном рынок, на котором идет бойкая торговля, о чем говорят кадушка с капустой, обливные горшки и лапти на санках. Характеризуя разноликую толпу прохожих, продавцов и покупателей — от бедной чиновницы, торгующейся с двумя крестьянами, до дамы в сопровождении ливрейного лакея, Штернберг показывает жителей Петербурга. Хорошо передана архитектура Петербурга. В воздухе чувствуется весна: по-мартовски затянуто облаками небо, о весне говорят стаи птиц и спускающиеся с крыш домов ледяные сосульки.


Общность интересов и выбор тем роднит В. И. Штернберга с художниками-реалистами П. А. Федотовым и И. С. Щедровским, создавшими в конце 1830-х годов аналогичные композиции.


«Сенная площадь в Петербурге» была исполнена в 1837 году Штернбергом в литографии. Штернбергом были литографированы и другие его произведения: «Всадник у взморья», «Неожиданный приезд гостя».


В другом рисунке Штернберга «Гости» (Гос. Русский музей) также проявилась его склонность к жанровым сценам. Несмотря на то, что сюжет остался не совсем раскрытым, о конкретности изображенного события заставляют предположить наделенные портретными характеристиками действующие лица. Об этом же говорит и авторская надпись: «1837 г. Дек. 4 дня
день Субботний в г[остиной?]»»;-й Дата 4 декабря, приходящаяся на день св. Варвары, дает, таким образом, право расшифровав!» изображенную сцену, как празднование именин хозяйки дома либо ее дочери.


Нерешительно входят в гостиную молодые люди, точно стесняясь находящегося в центре важного мужчины с орденской ленточкой в петлице.


С снисходительной небрежностью разговаривает он со стоящим перед ним отцом семейства, сопровождаемым женой и сыном. Его поза с заложенной за борт вицмундира правой рукой и левой, держащей%а спиной шляпу, говорит о его сановности и высоком общественном положении. У круглого стола с закуской оживленно беседует группа мужчин. В глубине, у стены, сидят на стульях, разговаривают нарядно одетая женщина и щеголеватый молодой человек. Вся сцена, написанная с натуры, жизненна и правдива.
Хорошо решено пространство комнаты. Контуры фигур очерчены линией. Легким штрихом моделированы лица. В противовес им для передачи фактуры деталей одежды — мехового воротника молодой женщины, шейных платков мужчин и пр.— художник прибегнул к плотной тушёвке, разнообразя технические приемы.


Совместно с Т.Г. Шевченко Штернберг часто посещал субботние вечера художника Иоахима, в доме отца которого в 1829 году жил Н. В. Гоголь.
Летние каникулы 1836—1838 гг. Штернберг проводил на Украине, в имении Качановка (Черниговской губернии) у Григория Степановича Тарновского, близкого знакомого В.Щ. Григоровича. В числе многочисленных гостей, посещавших гостеприимного хозяина Качановки, с которыми встречался Штернберг, был украинский поэт В. Н. Забелла, историк-этнограф и любитель музыки Н. А. Маркевич и П. П. Скоропадский, про которого М. И. Глинка писал, что он «действительно в одежде и приемах подражал простым казакам... однако же, в самом деле он воспитан был в Московском университетском пансионе, был очень образован и доступен искусствам. Разумел архитектуру, играл порядочно на кларнете и чувством понимал хорошую музыку». Эти встречи не могли не отразиться на работах восемнадцатилетнего художника. С увлечением он зарисовывал живописные уголки парка с руинами и беседками, изучая в то же время и украинскую природу. В его рисунках и акварелях нашли отражение украинские степи, поля с ветряками, выделяющимися силуэтом на фоне голубого с небольшими облачками неба, хутора и деревни с выбеленными хатами, с пыльными сонными улочками, по которым бродят одинокие фигуры, болотца с плещущимися в них утками, тыны с развешанным бельем, шинок, у которого беседуют мужчины. Сюжетами его картин были ярмарки, деревенские свадьбы, народные бытовые сцены, почерпнутые из крестьянской жизни.
Эти маленькие картинки, написанные с такой искренностью и добродушием, так живо передавали украинские будни и природу, что вызвали горячую похвалу К. Брюллова, который, по словам Шевченко, в одном эскизе Штернберга видел всю Украину.


Очень образно дано Т. Г. Шевченко и описание этих картинок: «На маленьком лоскутке серенькой оберточной бумаги проведена горизонтально линия. На первом плане ветряная мельница, пара волов около телеги, наваленной мешками, — все это не нарисовано, а только намекнуто, но какая прелесть!—очей не отведешь».


На Украине, посещая охотно места, где собирался простой народ, Штернберг наблюдал и изучал быт и нравы крестьян, метко передавая свои наблюдения в жанровых сценах.


В них, несомненно, проявилось влияние «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Гоголя. Штернберг, конечно, не мог подняться до мастерства и глубины характеристик великого писателя, но все же он умел правдиво отобразить свои впечатления от пленившей его природы и быта Украины.


«У него был свой род, он смотрел на все своими глазами. Глаза эти видали натуру в юмористическом свете, без карикатуры. Прекрасно умел он уловлять характеристические черты народной физиономии», — писал о нем один из современных критиков.


Действительно, любуясь картинами «Переправа через Днепр у Киева» (1837 г., Пушкинский Дом), «Сцена у шинка» (1837 г., Гос. Третяковская галерея), многочисленными ярмарками, можно увидеть целую галерею разнообразных типов украинцев, русских, евреев, цыган со всеми присущими им национальными чертами, темпераментом, характерными особенностями, которые юный художник подметил в пестрой, многоликой толпе людей.
Таков и рисунок «Ярмарка» (1838 г., Гос. Третьяковская галерея). На первом плане слева, у кузова кибитки, рядом со сладко спящим возницей художник изобразил и себя, зарисовывающим шумную ярмарку. В глубине едва намечены белые ярмарочные балаганы, около которых толпится народ. Контур рисунка очерчен мягким штрихом, для передачи нюансов Штернберг употребил легкую растушку.


Ярмарки на Украине Штернберг писал несколько раз. За «Ярмарку» и «Табун» (местонахождение неизвестно) Штернберг получил в 1836 году серебряную медаль.


Штернбергом сделан и ряд зарисовок свадебного обряда в украинской деревне. В одной из них (тушь, перо) по узкой проселочной дороге, вдоль плетня тянется свадебное шествие. Впереди чинно идут молодые, позади дружка, обвязанный полотенцем, сваты и свахи. Под звуки скрипок, под воздействием выпитого вина приплясывает сваха, за ней неуверенно ступает крестьянин, держа недопитую бутылку. Взрослым подражают дети.


Летом 1838 года Штернберг вновь посетил Качановку. В это время произошло его знакомство с М. И. Глинкой, приехавшим на Украину для набора певчих в придворную капеллу. «Во все продолжение пребывания моего в Малороссии гостил в Качановке талантливый наш художник, очень приятный молодой человек Штернберг», — писал Глинка. Если совместное пребывание с художником в Качановке и занятия музыкой описаны композитором в его «Записках», то Штернбергом они отражены в картинах.


Для М. И. Глинки Штернбергом была написана подаренная композитору и так забавлявшая его небольшая картина «Игра в жмурки».


На другой картине «М. И. Глинка в Качановке» Штернбергом зафиксирован момент написания М. И. Глинкой баллады Финна для оперы «Руслан и Людмила».


«Мне очень памятно время, — вспоминал Глинка, — когда писал я балладу Финна: было тепло, собрались вместе я, Штернберг и Маркович. Покамест я уписывал приготовленные уже стихи, Маркович грыз перо, нелегко ему было в добавочных стихах, подделываться под стихи Пушкина, а Штернберг усердно и весело работал своею кистию. Когда баллада была кончена, *веоднократн о я.-йЬ пел е? оркестром»2. В картине «М. И. Глинка в Качановке» (Гос. Русский музей) Штернвррг с большим сходством изобразил за столом М. И. Глинку, Маркевича, себя, работающим за мольбертом, и высокого, худого хозяина дома — Г. С. Тарновского.


В открытое окно с низким подоконником виден цветущий куст, а за ним парк с прудом.
На рисунке «Ночная музыкальная сходка» с надписью «1838 — лето ночь» изображены: сам Штернберг, М. И. Глинка, Забелла, Палагин, Мар-кевН% Скоропадский, крепостной виолончелист Г. С. Тарновского и камердинер Глинки контрабасист Яков Нетоев.


Изображенная Штернбергом сцена соответствует описанию музыкальных вечеров в Качановке. «У меня в оранжерее собирались Маркович, П. Скоропадский, Забелла и Штернберг. Появлялся Палагин со скрипкой, Яков с контрабасом и виолончелист; играли русские и малороссийские песни, представляли в лицах и беседовали дружески иногда до трех и четырех часов пополуночи, к некоторой досаде аккуратного хозяина. Эти сцены повторялись часто, и Штернберг удачно изобразил наши сходки, равно как ловко потрафил Забеллу». В исполнении домашнего оркестра Глинка впервые услыхал свой «Персидский хор» и марш Черномора из оперы «Руслан и Людмила». «Обе эти псни слышал я в первый раз в Качановке, — вспоминал Глинка. — Они были хорошо исполнены, в марше Черномора колокольчики заменили мы рюмками, на которых чрезвычайно ловко играл Дмитрий Никитич Палагия».


Живым свидетельством содружества Глинки, Маркевича и Штернберга является их автограф в альбоме посетителей Качановки. В нем поверх фамилии Маркевича, крест-накрест расписались Глинка и Штернберг.


К.Е. Маковский с женой были частыми посетителями Качановки. Там он написал в конце 1870 — нач. 1880 гг. картину «Помещица», портрет матери владельца имения Л. В. Тарновской и ее крепостного слуги Ивана Тихоновича. В картине «Вакханалия» К. Маковский увековечил развалины в парке Качановки.


В своих «Записках» Глинка описал впечатление от въезда в Качановку: «Подъезжали к поместью с нескольких сторон по стройным аллеям из пирамидальных тополей, дом большой, каменный, стоял на возвышении, огромный прелестно раскинувшийся сад с прудами и вековыми кленами, дубами и липами величественно ласкал зрение».


Данное М. И. Глинкой в 1838 году описание как нельзя лучше соответствует картине Штернберга «Усадьба Г. С. Тарновского в Качановке» (1837 г., Киевский музей украинского искусства). Необыкновенно верно, правдиво, хотя и еще несколько сухо, поиакадемически парадно, изображен художником парк и дворец екатерининского времени. Вместе с тем картина, написаная с натуры, действительно «ласкает взор». Она не лишена интимности и лирики.


Парк несколько запущен. Расчищены только дорожки. В спокойном зеркале пруда отражаются белые колонны дворца и темная зелень деревьев.
Вдали, по боковой аллее парка, гуляет небольшая группа людей. Рыбак закидывает в пруд сети.


У низкого берега мальчик, засучив штаны, вошел в воду с сачком и внимательно всматривается, следя за появлением рыбы. С мостков у берега женщины полощут белье. Все спокойно в пейзаже, оживленном светом неяркого летнего дня.


Теми же чертами отмечена небольшая картина «Беседка» (1837 г., Музей Т. Г. Шевечнко), где на фоне густой зелени парка светлым пятном выделяется готическая, с резьбой беседка с двумя кариатидами. В беседке на небольшом пространстве (6X6 см) художник сумел разместить общество из восьми человек, беседующих за накрытым чайным столом. Среди них можно узнать хозяина, сидящего закинув ногу за ногу, с чубуком в руке, и самого Штернберга, стоящего у входа в беседку.


Вся сцена носит жанровый характер. Цветочная клумба и большой цетущий голубой куст нарушают торжественность пейзажа.


В 1839 году В. И. Даль, правитель канцелярии генерал-губернатора Оренбургского края графа Перовского, по просьбе своего друга В. И. Григоровича пригласил Штернберга на лето в Оренбург с тем, чтобы он мог принять участие в Хивинской экспедиции в качестве рисовальщика. Цель экспедиции была «восстановить и утвердить значение России в Средней Азии, ослабленное ненаказанностью хивинцев и в особенности тем постоянством, с которым английское правительство стремится к распространению своего господства в тех краях».


В. А. Перовский, один из просвещенных людей своего времени, друг Пушкина, Вяземского, Жуковского, Карамзина, преследовал и другие цели: защитить русские торговые караваны от нападения хивинцев и прекратить увод в плен и обращение русских в рабство. К тому времени в плену томилось свыше 2000 человек.


Так как отъезд Штернберга в Италию задерживался на год, то он охотно согласился на это путешествие. В письме к В. И. Григоровичу от 20 августа 1839 года Штернберг описывает свое первое впечатление от Оренбургского края: «Голая, сухая бесконечная степь и город, обнесенный валом, напомнил мне Петропавловскую крепость».


С мая художник побывал в разъездах на рыбных промыслах уральцев. «Я не нашел, — писал он о посещенных местах, — ничего живописного, видел, как солят севрюгу, как вынимают икру и делают паюсную, ездил «казаками за солью на Индерское озеро...»


В конце мая В. А. Перовский увез его к себе в Башкирию. «Это так недалеко от Оренбурга,— писал Штернберг,— а природа совсем уже другая, свежая зелень на долинах, дубовые рощи, прозрачные ручьи, волнистые дали, только жаль, что контуры гор довольно однообразны и все почти вершины их под одним горизонтом».


Около недели Штернберг провел в степи у султана Бая-Мугашета. «Это была самая приятная, самая интересная поездка в моей жизни», — утверждал художник. «С захождением солнца, — продолжал он да--дар,— степь начинает оживляться, киргизы садятся на коней и толпами разъезжают по степи, без всякой цели. Потом начинается скачка, борьба или другие игры и забавы, довольно грубые...». Вечером члены экспедиции собирались в кибитке у Бая-Мугашета, где казахские девушки импровизировали песни. Штернберга удивило богатое убранство кибитки, а также богатые одежды на жене султана и его детях.


В конце июля В. И. Штернберг с В. И. Далем отправились в Златоуст. «Вся дорога от Верхнего Уральска до Златоуста, — писал он, — чрезвычайно богата видами. Дорогой мы часто останавливались, я рисовал, а Даль ловил букашек или стрелял птиц для здешнего музея... Этот вояж оставил сам^е приятное впечатление... Я начал писать группу киргизов на меновом дворе с натуры, чтоб по крайней мере что-нибудь оконченное привезти в Петербург...».


Принять участие в самом походе Штернбергу все же не удалось. Выступив в поход 17 ноября 1839 года, он по состоянию здоровья не смог принять участие в походе и покинул лагерь в 20-х числах ноября.


В. И. Даль в письме к друзьям с реки Илек в Зауральской степи от 25 ноября 1839 года сообщал: «Нас в одной кибитке, по 4 шага во все стороны... лежат на одном и том Же войлоке семь человек. Был осьмой, академист Штернберг, художник душой и телом, милый малый, о котором мы все очень жалеем, но он, присоединившись к нашему походу волонтером, побыл с нами только три дня и во время воротился. Он едет в Питер и потом вероятно в Италию...».
В письме от 8 декабря 1839 года, описывая буран, мороз и военный лагерь в 12 верстах от Биштамака, Даль писал: «Вот вам весь быт наш, пусть Штернберг изменник его нарисует... Шесть часов утра. Бьют зорю. Снег хрустит за кибиткой. Буран стихает. Я выглянул за дверь... и пожалел, что Штернберга нет с нами».


Несмотря на болезнь, Штернбергу все же удалось сделать во время своего путешествия в Оренбургский край большое количество набросков, рисунков и акварелей, рисующих быт казахов (киргизов) и природу Оренбургского края.


В акварели «Охота с кобчиком» (Гос. Русский музей) Штернберг изобразил на опушке леса, у озерка, группу всадников, котерые наблюдают за скачущим охотником-казахом, погоняющим лошадь хлыстом. Подняв голову, он следит за полетом птиц. Акварель исполнена очень живо. На фоне зелени красочно выделяются рыжая лошадь, синий халат и красная шляпа охотника.


Последней известной нам картиной, написанной художником в России перед его отъездом в Италию, был упомянутьпсН. А. Рамазановым «Калмыцкий табор». В своих «Материалах» Рамазанов привел письмо любителя искусств М. П. Бибикова, в котором тот сообщил, что у его родственника, рязанского помещика, находится «прекрасная картинка В. И. Штернберга «Калмыцкий табор», за которую ему любитель П. И. М. предлагает 1000 р.». Для доказательства своих слов он приложил в письме небольшой рисунок, изображающий табор.


Картина была приобретена Гос. Третьяковской галереей в 1944 году под названием «Калмыцкие юрты». Она не окончена и является вариантом акварели «Киргизы», находящейся сейчас в Гос. Русском музее, писанной с натуры, о чем свидетельствует авторская надпись.


Акварель исполнена несколько живее и красочнее, нежели картина. Вместо засЩшего дерева на первом плане появилась женская фигура, ведущая корову, а в глубине— кудрявая береза. Изменены группы людей, сидячих у кошей и идущих по дороге. Штернберг правдиво изобразил повседневное кочевье башкир, избравших в летнее время определенное место для выкорма своего скота.


Н. В. Кукольник утверждал, что все рисунки из Хивинской экспедиции поступили к графу В. А. Перовскому6. Некоторые рисунки были изданы, но так плохо, что не давали возможности судить о творчестве художника. Эти композиции ценны тем, что в них изображалась жизнь полукочевых народов, населявших Россию.


Правда, и ранее, например, А.О. Орловский писал сцены из жизни башкир и калмыков, но он видел в них лишь отважных воинов. Прославляя воинскую доблесть, Орловский мало интересовался условиями их жизни.


Штернберг в угнетенных царской властью народностях прежде всего видел людей. Конечно, созданные впоследствии в оренбургских степях композиции Т.Г. Шевченко, по сравнению со сценами Штернберга более глубоко раскрывали их социальное положение. И все же Штернбергу принадлежит большая заслуга в деле правдивого раскрытия жизни и быта казахов.


Как отъезд художника в Оренбург, так и его возвращение были отмечены современной печатью. «Художественная газета» писала, что «Штернбергом был привезен портфель, наполненный множеством прелестных эскизов, акварелей и рисунков карандашом, знакомящих с природой, домашним бытом и физиономией Оренбурга» по возвращении и результатах поездки художника писал и Т.Г. Шевченко: «Неожиданно 16 декабря (1839) возвратился Штернберг... а я, дождавшись утра, принялся за его портфель, такую же полную, как и прошлого года он привез из Малороссии. Но здесь уже не та природа, не те люди, хотя все также прекрасно и выразительно, но все другое...».


В 1838 году Штернберг окончил Академию художеств с золотой медалью за картину «Освящение пасок в малороссийской деревне» (местонахождение неизвестно), получив, таким образом, право на заграничную командировку, хотя и числился в списках академистов, назначенных к выпуску в 1839 году. 23 сентября 1839 года ему выдан аттестат об окончании Академии. П. Н. Петров в статье «М. Н. Воробьев и его школа» отметил, что 1839 год был «самым блистательным по успехам учеников М.Н. Воробьёва».


8 июля 1840 года был выдан Штернбергу заграничный паспорт, а 27 июля помещено в газетах сообщение о том, что художники отбывают за границу. 3 октября 1840 года Штернберг и архитектор Н. Л. Бенуа прибыли в Рим».
В своих пространных письмах из Рима к В. И. Григоровичу от 16 октября и Александру Егоровичу Егорову от 16 ноября 1840 года Штернберг делился своими путевыми впечатлениями. Расставшись в Дрездене с И.К. Айвазовским, уехавшим в Венецию, он с Н.Л. Бенуа, С.М. Воробьёвым и М.А. Щуруповым направился в Прагу и Вену. На Штернберга в Вене большое впечатление произвел собор св. Стефана. «Моя давнишняя мечта сбылась, — писал он, — я увидел готическую церковь и слышал в ней орган, я пристрастен к этой архитектуре...». Художник восхищается собранием картин «Бельведера», концертами И. Ланнера и И. Штрауса. «...Вы не можете себе вообразить, — писал он Александру Егоровичу, — как приятно было видеть самого Штрауса, человек[а], который вальсами сделал себе славу...». В Мюнхене, благодаря скульптору Лауницу, русские пенсионеры познакомились с лучшими местными художниками, однако Штернберг критически отнесся к их творчеству. «...Они премилые, добрые люди, но вообще увлекаются   идеями,   хотят   создать,   воротить   или   воскресить   искусство   копируя», — заметил он. Фреска П. Корнелиуса «Страшный суд» в Людвигекирхе не понравилась художнику. По его мнению, Г. Гесс пишет в Базилике... «фрески несравненно лучше, а о нем молчат». Подробно останавливается он на архитектуре Мюнхена, где, как он указывает, можно увидеть образцы всех архитектурных стилей 3. Мюнхен поразил художника своей тишиной. «В девять часов уже все спит, улицы пусты, — пишет он. — Там только и встречаешь, кажется, художников с длинными волосами по плечам, с острыми рыжими бородками и с маленькими из черного бархата шапочками а1а Каг-гае1...».


В Зальцбурге, Инсбруке, Милане, Генуе, Пизе и Флоренции Штернберг отмечает поразившие его памятники искусства, обычаи и нравы, а также красоту природы — озера Комо и других мест. Во Флоренции он встретил двух своих петербургских знакомых певцов С. С. Гулак-Артемовского и П. М. Михайлова, которые учились петь в Италии. Из Флоренции художники направились в Рим.


«С будущего понедельника я начну ходить в классы. Я уверен в душе, что без рисунка ничего нельзя сделать порядочного» , — сообщал он В. И. Григоровичу. Месяц спустя, в письме к А. Е. Егорову он пишет: «Я теперь постоянно, всякий день хожу в рисовальный класс и это сделалось моим любимым занятием, возвращаясь из класса мы занимаемся итальянским языком, по утрам я пишу этюды...». Он подробно описывает вид из окна своей квартиры на Монте Пинчио. «Вообще Монте Ртсю, — замечает он, — населен художниками разных наций, тут мастерская Торвальдсена и Тенерани...». Штернберг сообщает интересную деталь о своем слуге итальянце, издавна служившем «Тону, обоим Брюлловым, Щедрину... и носит фуражку покойного Лебедева, которую никогда не скидает даже и в комнате...».


В далекой Италии он вспоминает Т. Г. Шевченко и просит В. Григоровича и А. Егорова передать ему, чтоб он не забывал своего друга. «Кстати,— пишет он,— Гоголь теперь здесь, но так как он нездоров, тая не имел еще случая с ним познакомиться» .


Живя и работая в Италии, Штернберг оставался верен родному национальному искусству.


Конечно, на него не могла не произвести впечатления итальянская природа. В Италии он пишет «Озеро Неми», «Римский карнавал», «Русский художественный праздник в Черваро» и «Римских пифферариев», о которых писали, что: «Не будь эта сцена изображена Брюлловым, Вы засмотрелись бы на тот же сюжет на картине Штернберга». Но как и в России, художника преимущественно интересовали быт и жизнь простого народа. Он наблюдал рынки, набережные, гавани. Жизни народа посвящены его композиции «Импровизатор на неаполитанской пристани», «Итальянец простолюдин» (Гос. Русский музей), «Итальянцы, играющие в карты» (Гос. Третьяковская галерея), «Итальянки у водоема» (Гос. Русский музей) и др.


В письме из Террачины 16 июня 1844 года Штернберг писал Н.Л. Бенуа: «Жаль видеть здешний народ. Все желтые, больные лица — это несчастные, с раздутыми животами» (от близости Понтийских болот).


«...Здешняя роскошь и блеск столичный, как-то не к лицу Неаполю,— писал он тому же другу.— Кажется, народ, несмотря на то, все еще дик и беден, в самом деле. Неаполь ужасно населен, как здесь живут бедные люди — об этом мы не имеем идеи...».


2 сентября 1844 года, обращаясь к Н.Л. Бенуа в Орвиетто, он писал: «...В будущее воскресение здесь большой праздник... Если не удастся мне это видеть, то не очень буду жалеть, потому что уже видел, да и нет ничего особенно интересного в этом празднике, потому что народ не участвует, это почти что наши парады...».


Симпатии Штернберга были на стороне неаполитанцев, о чем он писал Н.Л. Бенуа: «...Я думаю писать здесь картину. Народ здесь так живописен, поехать в Рим грешно, имея перед глазами этих характерных маринаров. Римский народ, конечно, красивее, но здешний мне более по душе. Мне они еще более нравятся тем, что у них нет костюма: они одеты во что ни попало, но так живописно, что не видевши не выдумаешь. Право, не могу без отвращения вспомнить римских моделей в итальянских костюмах. Ничего нет противнее в картине, как хорошенькие, улыбающиеся и мило одетые фигурки. Для меня гораздо приятнее грязный нищий да с характером...». Теми же чувствами проникнуты и другие его письма.


«...Санта-Лучиа — прелесть. Там грязные, загорелые ладзароны лежат на солнце, покрытые корзинами. Какие дети полощатся в море!». «Отправляюсь на берег моря слушать «контостория» (рассказчик) и забываю мое горе (не получал долго писем.— СБ.) в толпе ладзаронов и других людей, внимательно слушающих восторженного рассказчика. Сколько разнообразия в этой грязной толпе, как различно и как характерно выражается внимание на их лицах. Я хожу туда не для того, чтобы слушать, потому что я почти ничего не понимаю, но для того, чтобы смотреть на слушающих».


Последней неоконченной картиной Штернберга был «Рынок». «...Я теперь пишу «Рынок»,— сообщал он Н.Л. Бенуа,— Это—одна из улиц, самых многолюдных в Неаполе, называется Нижняя гавань. Там накануне больших праздников собирается тьма тьмущая разных торговцев, там режут куриц на месте и жарят, едят рыбу, зелень в огромных размерах. Посреди улицы — фонтан, хотя не очень изящной работы, но делает довольно красивую массу в картине.


На первом плане осел, нагруженный зеленью, зацепил своею ношею за корзины одной толстой торговки и опрокинул их; через это произошла ужасная суматоха, торговка начала вопить благим матом на человека, который вел осла, народ отступил и таким образом составилась группа. Направо, под навесом, едят макароны, которые своим вкусным запахом и теплым паром привлекают бедняков и проч. Вдали много народу, галиматья. Эффект или освещение может быть очень приятное, если б его выполнить хорошо. Я всю картину подмалевал, теперь я начну опять с воздуха. Пропасть хлопот со строениями. Не знаю, как слажу». Помимо иллюстрировавших это письмо набросков, два рисунка сепией «Опрокинутый лоток», и «Ослик с поклажей» (Гос. Третьяковская галерея) свидетельствовали о первых мыслях художника о задуманной картине.


«...Я было несколько упал духом,— писал больной Штернберг 21 марта 1845 года,— работать не мог и просиживал целые дни один; меня мучили самые мрачные мысли. Теперь мне лучше, и я опять, скрепя сердце, принялся за дело... Никогда я еще не был так строг к себе...».


В письмах Штернберга, живописно украшенных миниатюрными рисунками, исполненными акварелью, живо проступают горячая любовь русского художника к итальянскому народу и понимание серьезности поставленной перед собой задачи — изобразить правдиво жизнь народных масс.


Тесно общаясь с колонией русских художников, проживавших в Италии, Штернберг особенно сблизился с А.А.Иваноым. «Я бы без него пропал», «...Иванов — просто теперь мой благодетель...»,— писал он Н.Л. Бенуа 6 июля 1844 г. из Неаполя.


В свою очередь А. А. Иванов заботился о больном художнике, 24 июня 1844 г. он писал Н. Л. Бенуа: «Штернберг сменил у меня Эльсона, живет над мной... Циммерман (врач. — С. Б.) меня хочет оставить для принятия морских бань — значит, что отъезд будет мой на последних числах июля. Это будет хорошо и для Штернберга».


В ряде писем, посланных Штернбергом из Неаполя Н. Л. Бенуа, он набросал живые сценки, в которых изобразил себя с А.А.Ивановым. То Иванову хирург Франческо делает прижигание ляписом в присутствии Штернберга, читающего «Вильгельма Мейстера» Гёте, то Иванов и Штернберг поглощают принесенный слугой из остерии обед. Веселым участником этих сцен обычно был щенок Бритт.


Ряд дружеских шаржей на товарищей сделан Штернбергом и в альбоме П. И. Кривцова, снабженных пояснениями в стихах, написанных архитектором А. И. Резановым и скульптором Н. А. Рамазановым. Среди изображенных художником лиц находятся: К. А. Бейне, И. А. Монигетти, В. Е. Раев, М. И. Скотти, А. Н. Мокрицкий, А. А. Пищалкин, Ф. И. Иордан, Н. С. Пименов и, наконец, сам автор (1844, Гос. Третьяковская галерея).


Живя и работая в Италии, Штернберг, как и в России, любил посещать театр и много читал, внимательно следя за отечественной и западноевропейской литературой.


Штернберг скончался в 7 часов 30 минут утра 8/20 ноября 1845 г. в Риме. Его кончину описал Н. А. Рамазанов.


«Накануне дня кончины его, как бы по предчувствию, собралось много (товарищи) и читали вслух «Шинель» Гоголя. Лицо доброго Васи... играло необыкновенным румянцем; он сидел, как теперь помним, на диване и слушал, и смеялся и восхищался произведениями Гоголя...»


Каково же значение В. И. Штернберга, художника столь любимого его современниками? Правильный ответ на этот вопрос дал автор, который писал: «Сколько надежд подавал Штернберг. В этих надеждах никто не сомневался, он умер, и все, что осталось после него, обратилось в драгоценность... Оставшиеся рисунки Штернберга можно назвать записками путешественника, из которых он собрался написать большую превосходную книгу. Он начал, но на первых листах все кончилось».


В своих небольших картинках, а иногда и просто на лоскутках бумаги Штернберг передал правдиво, без прикрас природу, быт и нравы украинского народа, со всеми присущими национальными особенностями и своеобразием того времени. Он первый увидел человека в отсталых и угнетенных полукочевых народностях России.


Значение Штернберга не только в изображении народных сцен, но и в создании портретной галереи его современников. В. В. Стасов ставил ему в заслугу, что в своих рисунках он изображал правдиво М. И. Глинку. К ним можно прибавить и целый ряд портретов и портретных набросков А. А. Иванова, Т. Г. Шевченко, С. М. Воробьева, В. Е. Раева, профессоров Академии художеств А. Г. Варнека, А. Е. Егорова, Ф. И. Иордана, Ф. В. Чижова и его товарищей И. К. Айвазовского, К. И. Иохима, М. И. Скотти, Л. X. Фрикке, М. А. Щурупова, М. Г. Эльсона, П. А. Ставассера и других.


Есть сведения о том, что на одном из рисунков Штернберг изобразил Н. В. Гоголя вместе с Ф. А. Моллером, Н. А. Рамазановым и П. А. Ставас-сером (рисунок находился в собрании Н. Д. Быкова).


По воспоминаниям художника Н. А. Мартынова, воспитанники Московского училища живописи учились на рисунках Штернберга, которые охотно давал своим ученикам их владелец. «А. Н. Мокрицкий,— писал Мартынов,— стал часто приглашать к себе (его, Мартынова) давать рисунки на дом, а то у него на квартире, на дворе школы рисовал акварелью и масляными с этюдов Штернберга». Об этом же свидетельствовал Н. А. Рамазанов.


Ценил и собирал произведения В. И. Штернберга П. М. Третьяков. При посредстве Н. Д. Быкова Третьяковым была приобретена картина Штернберга «Киев» (1837).


В 1860 году П. М. Третьяков приобрел для своего собрания хранившиеся у А. Мокрицкого произведения Штернберга. К концу жизни Третьякова в его галерее уже насчитывалось шесть рисунков и семь картин художника.

С.И. Битюцкая