Биография художника, творческий путь. Галерея картин.

Брюллов Карл Павлович

Bryullov Charles

(1799 - 1852)

В мае 1823 года в колонии русских художников, живших в Риме, где они изучали классическое искусство Италии и совершенствовали свое мастерство, появился новый живописец, приехавший из Петербурга. Это был невысокий молодой человек с красивыми вьющимися волосами, тонким и необычайно одухотворенным лицом.

Со многими русскими старожилами Рима из числа художников он встретился, как со своими добрыми знакомыми, ибо знал их давно по совместной учебе в Петербургской Академии художеств; другие очень быстро стали его друзьями, покорившись обаянию общительного и веселого нрава новичка и сразу признав в нем редкое живописное дарование и зрелое, несмотря на молодость, мастерство.

Звали молодого художника Карл Павлович Брюллов. Родился он в 1799 году и был, следовательно, ровесником А. С. Пушкина, с которым, согласно давней литературной традиции, успел познакомиться еще до отъезда в Италию.

Поездка за границу Карлу Брюллову была предложена только что основанным тогда Обществом поощрения художников, обратившим внимание на его талант, Он согласился при условии, что вместе с ним на средства Общества в Италию будет направлен и его брат Александр. Братья выехали в дальний путь в августе 1822 года- Перед отъездом АлександрI в знак монаршей милости разрешил им русифицировать их фамилию, добавив в конце букву «в».

Часть пути братья проделали морем, а затем добирались до Италии сухопутьем. Рига, Мемель, Кенигсберг, Берлин, Дрезден, Мюнхен, Венеция, Падуя, Верона, Мантуя, Болонья и наконец Рим — таковы были этапы путешествия, затянувшегося почти на год. В каждом городе они делали остановки, знакомились с местными достопримечательностями, экспозициями музеев и картинных галерей, интересовались и творчеством современных художников, о чем Общество обязывало своих пенсионеров писать подробные отчеты на родину.

В Риме Карл Брюллов быстро сумел стать душой общества не только среди русских «артистов», как тогда называли художников и скульпторов, но и более широкого круга русской дворянской и разночинной интеллигенции, оказавшейся по тем или иным причинам на берегах Тибра.

В воспоминаниях сына тогдашнего русского посланника в Риме художника Г.Г.Гагарина описываются домашние спектакли с активным участием Карла Брюллова и как оформителя, и как актера. При этом, по свидетельству современников, артистическая одаренность была ничуть не ниже живописного таланта Брюллова, создавшего далеко от родины восхитительные декорации, насквозь проникнутые русским духом. «Это была скорее жанровая картина, — писал Г.Г.Гагарин — тонкая, гармоническая, полная полусвета и оттенков, и юмористическая в то же время, как повесть Гоголя. Игра художника достигла того же совершенства».

Знание немецкого и французского языков, а также быстрые успехи в итальянском, на котором Карл Брюллов вскоре мог изъясняться и писать совершенно свободно, способствовали тому, что в отличие от многих других русских художников он установил тесные связи и с интернациональными кругами «артистов», и с итальянской интеллигенцией. Многолетняя дружба связывала Карла Брюллова с итальянским скульптором Чинчиннато Баруцци; профессором Миланской Академии художеств Брера, скульптором Иньяцио Фумагалли; с римским археологом и востоковедом Микеланджело Ланчи; ведущими артистами «Ла Скалы» н других итальянских театров. Со многих из них Брюллов написал замечательные портреты.

Жил Карл Брюллов вместе со своим братом Александром, как и большинство русских художников, в районе нынешней улицы Систина, неподалеку от Квиринальского дворца. «Из нашего дома,— писал родителям в Петербург Александр,— можно видеть древний Рим, где Колизей, хотя разрушенный, но прекрасный, заставляет забывать все- окружающее, чтобы смотреть на него. Наш дом разделен от папского только одной стеной и маленьким переулком, посему мы можем видеть очень хорошо папский сад, где деревья, покрытые апельсинами, и трава гораздо зеленее, нежели летом, заставляют нас забывать, что уже январь месяц...»

Братья Брюлловы, как уже говорилось, были направлены за границу русским Обществом поощрения художников, которое и выплачивало им стипендию, на тогдашнем языке — пенсию. Другие художники были пенсионерами Петербургской Академии художеств, отмечавшей заграничными командировками наиболее способных своих учеников. До Великой французской революции 1789 года многие выпускники академии проходили художественную практику в Париже. С конца XVIII века русских «артистов» в центр «смятения умов» старались больше не посылать. Русское правительство предпочитало давать пенсии для поездки в Рим, где в те времена «изящные искусства» хоть и не блистали, зато было меньше опасности заражения «революционной заразой». Руководил русскими художниками Винченцо Камуччини, итальянский живописец академического направления, господствовавшего в это время и в официальном русском искусстве.

По прибытии в Рим Карл Брюллов с присущей ему страстью принялся за работу. Он пишет копии с картин художников Возрождения, этюды с натуры, внимательно изучает богатейшее классическое наследие Рима, в числе отчетных работ он должен был исполнить копию с какого-нибудь классического произведения.

По инициативе русского посольства в Риме он выбирает "Афинскую школу", фреску Рафаэля из папского дворца в Ватикане. Пишет много: портреты, сцены итальянской жизни и др. Приобретает известность , а с нею - и заказы.

 

«...Я и брат... — пишет в июне 1823 года родителям Александр Брюллов,— сделали маленькое путешествие по Альбанским и Тускуланским горам... Недели в полторы сделали маленькое путешествие в Тиволи... Карл потому к Вам не пишет, что остался на несколько времени в Тиволи и пишет с натуры»...

Вскоре Карл Брюллов отправляет свою первую работу в Петербург на одобрение Общества поощрения художников. Картина называется «Итальянское утро»: молодая женщина, приспустив блузу, умывается у фонтана на фоне яркой южной зелени, пронизанной солнцем.

Этот удачный пленэрный эксперимент был осуществлен, видимо, не без влияния Сильвестра Щедрина. Общество поощрения художников присылает восторженный отзыв об этой картине.
 

Брюллов, который к тому времени уже отказался от пособия Общества поощрения художников и зарабатывал себе на жизнь сам, тем не менее должен был создать произведение, которое бы отвечало представлениям о прекрасном его высоких петербургских покровителей, то есть написать полотно в духе классицизма. Только в этом случае можно было рассчитывать на признание официального Петербурга, непрестанно требовавшего от него большой картины " в высоком рафаэлевском штиле".
 

И вот такая картина была, наконец, создана. Ее сюжет, по-видимому, был избран Карлом Брюлловым под влиянием его брата Александра, усиленно изучавшего помпеянские развалины. Но в решении художника обратиться именно к этой исторической теме лежали, очевидно, более глубокие причины.
 

Герцен говорил, что в «Последнем дне Помпеи» нашли свое, может быть, бессознательное отражение мысли и чувства художника, вызванные поражением восстания декабристов в России. Недаром среди жертв разбушевавшейся стихии в гибнущей Помпее Брюллов поместил свой автопортрет и придал черты своих русских знакомых другим персонажам картины.

Сыграло свою роль и итальянское окружение Брюллова, общение художника с людьми, которые могли ему рассказать о революционных бурях, прокатившихся по земле Италии в предыдущие годы, о крушении надежд патриотов под ударами восторжествовавшей повсеместно реакции. За долгие годы жизни в Италии, Брюллов и сам мог научиться достаточно отчетливо ощущать биение пульса современной ему политической жизни в Папском государстве, покрытом сетью тайных обществ карбонариев, нити от которых тянулись к самым разнообразным слоям населения. И если в первые годы после приезда в Рим Брюллов, как и большинство его коллег, русских художников, не в состоянии был разобраться в хитросплетениях местной политической жизни и тем более правильно оценить происходящее внутри итальянского общества непрерывное брожение, то со временем, благодаря своим широким знакомствам, он настолько вошел в итальянскую среду, что не мог не задумываться над смыслом совершавшихся на Апеннинском полуострове событий.
 

А задумываться заставляли приходившие из далекого Петербурга вести о трагическом исходе восстания декабристов, о казни и ссылках его участников, о тяжелой атмосфере реакции, воцарившейся на родине. Вести об этом привозили и заезжие русские туристы и новые пенсионеры-художники. Брюллов по праву и обязанностям римского старожила встречал новичков, наставляя их уму-разуму для житья и труда в чужом краю, выслушивая их рассказы о России.

Жили русские художники, как и прежде, в «артистических» кварталах Рима вокруг площади Испании, в основном на улице Систина. В обед все сходились в недорогом трактире «Лепре» («Заяц»), чрезвычайно популярном у иностранных художников, а вечером встречались в «Кафе Греко», этом интернациональном клубе людей искусства, обитавших в Риме.

«...В последнем вы отыщете всякого художника, — рассказывал в своих мемуарах русский гравер Федор Иордан.— Туда приходят все письма, и заветный ящичек, находящийся на полочке за спиною кофейщика, которого обязанность и разливать кофе, и подавать спрашивающему ящичек, в котором находятся все заграничные письма, которые каждый художник пересмотрит. Этот ящичек был полон и радости, и неутешной скорби, в случае потери кого-либо дорогого сердцу на родине. В трактире же «Лепре» вы найдете жителей всех стран света; за каждым столом слышен свой язык, из коих русский царствует над всеми своим шумом и спорами».

О чем спорили? Не трудно представить, что предметом дискуссий были не только проблемы художнического ремесла, не только диковинность нравов чужой страны, но и судьбы страны собственной, которая не переставала занимать мысли и чувства пенсионеров. Невольно напрашивались сравнения, и они, увы, были не в пользу Петербурга. Недаром многие русские художники всячески оттягивали свое возвращение на родину, а, добившись за рубежом признания, некоторые оседали там и не помышляли о казенной службе в академии, сама мысль о которой повергала их в глубокое отчаяние.

Дело не только в том, что в России жалованье художника было так мизерно, что, как писал Сильвестр Щедрин в письме отцу, объясняя свое нежелание торопиться с возвращением на берега Невы, «им жить нельзя, едва ли станет на обувь». Страшило другое — гнет бездушной царской администрации, «смирительная рубашка», надетая на Россию Николаем I после поражения восстания декабристов, догматизм насаждаемых самодержавием критериев изобразительного искусства.

Живя подолгу в Риме, русские художники даже спустя десятилетия после отъезда в «чужие края», сохраняли в своем творчестве особенности отечественной национальной школы, смотрели на мир и жизнь глазами людей своей страны, жили тревогами и заботами своей далекой родины. Многолетнее пребывание на чужбине у лучших представителей русского искусства обостряло любовь к отечеству, развивало чувство ответственности за свою творческую деятельность, сознание гражданского долга. ...

Проникнуты любовью к родине и письма Брюллова из Италии, который подчеркивает сразу же по приезде в Рим, что его «сильнейшим... желанием всегда было произвести картину из российской истории».

Но, избрав темой композиции событие всемирной истории, Карл Брюллов остановился именно на трагедии Помпеи, потому что эта тема была созвучна его душе патриота России, переживавшей в тот момент один из самых трудных и трагических переломов в своей истории.

В 1833 году картина «Последний день Помпеи» была в выставлена на Миланской художественной выставке, вызвав сразу целый шквал восторженных откликов.

По свидетельству Г.Г. Гагарина, «успех картины «Гибель Помпеи» был, можно сказать, единственный, какой когда-либо встречается в жизни художников. Это великое произведение вызвало в Италии безграничный энтузиазм. Города, где картина была выставлена, устраивали художнику торжественные приемы; ему посвящали стихотворения, его носили по улицам с музыкой, цветами и факелами... Везде его принимали с почетом как общеизвестного, торжествующего гения, всеми понятого и оцененного».

Академии художеств Милана, Флоренции, Болоньи и Пармы избрали русского живописца своим почетным членом...

В конце 1835 года, после тринадцатилетнего пребывания за рубежом, Брюллов по требованию царя наконец возвращается в Россию. Попутно он путешествует по Греции и Турции с историко-художественной экспедицией В.П.Орлова-Давыдова для последующего иллюстрирования "Путевых записок". В Россию отправляется через Константинополь на бриге Фемистокл", которым командовал адмирал В. А. Корнилов.

После кратковременного пребывания в Одессе несколько месяцев он проводит в Москве, а затем переезжает в Петербург.

Петербургский период жизни Брюллова продолжается по апрель 1849 года. Он преподает в Академии художеств, выполняет заказы по росписи Исаакиевского собора, работает над исторической композицией.

Ни одна из этих работ не принесла удовлетворения Брюллову, глубоко страдавшему от постоянной мелочной опеки царя. Художник Михаил Железнов, бывший очень близким другом и учеником создателя «Последнего дня Помпеи», писал в своих воспоминаниях:

«Как жаль, что государь вытребовал Брюллова в Петербург! Заняв место в нашей Академии художеств, Брюллов попал в придворно-чиновнический круг, т. е. именно в ту среду, в которой он по своему характеру, по своему воспитанию и привычке не умел и не мог жить... Он чувствовал себя несчастным, когда ему приходилось работать в присутствии царской фамилии».

Лишь в портретном жанре, куда не проникала леденящая атмосфера николаевской рутины, искусство Брюллова проявлялось с прежним блеском. Именно в это время он создает целую портретную галерею деятелей отечественной культуры, вошедшую в золотой фонд русской живописи, среди которых такие известные вещи, как портреты: В.А.Жуковского, И.А.Крылова, А.К.Толстого и многих других.

В 1848 году, после продолжительной полугодовой болезни, Брюллов в один сеанс написал свой автопортрет, который стал самым популярным изображением художника. В это время ему было 49 лет. Он знал, что неумолимая болезнь уже отсчитала ему предел жизни, что тяжелый недуг с каждым днем все больше и больше подтачивает его силы. Глубокое смятение отражено на лице художника, терзаемого мыслью о том, что неотвратимый рок подводит черту Под жизнью, когда не претворена еще и половина творческих замыслов...

С тяжелыми мыслями через год уезжал из России Карл Брюллов, получив наконец разрешение царя на поездку за границу. Курс лечения, который художник провел на острове Мадейра, практически результатов никаких не дал. В июне 1850 года он переезжает в Рим, ибо, как говорил В. В. Стасов, «ни одного города на свете не любил Брюллов так, как Рим, ни в одном не чувствовал он себя столько дома, сколько в нем».

В Риме, несмотря на болезнь, которая постоянно прогрессировала, Брюллов много работает: пишет портреты и жанровые картины, задумывает большие композиции на тему народных манифестаций в Риме в грозовую пору революции 1848 года, создает эскиз для аллегорической картины «Всеразрушающее время». Но претворить свои замыслы в жизнь художник не успел.

26 июня 1852 года русский посланник в Риме направил в Санкт-Петербург срочную депешу:

«С искренним сожалением, — сообщал дипломат, — имею честь уведомить ... о кончине знаменитого нашего художника, профессора живописи К- П. Брюллова, последовавшей 11(23) сего июня, в местечке Манциана, в 30 милях от Рима, куда он недавно отправился для пользования тамошними минеральными водами, коими с успехом пользовался и в прошлом году. Хотя с самого прибытия его в Рим, в 1850 году, г. Брюллов более или менее страдал давнишней болезнью сердца (род аневризма), но не менее того кончина его была так скоропостижна, что он был в тот день с утра на ногах, обедал по обыкновению, как вдруг сделался с ним припадок удушья, и часа через три он испустил дух, в совершенной памяти, прежде нежели прибыл доктор, за коим послали в ближний город. По распоряжению Миссии тело было перевезено в Рим и сего дня похоронено...»