« Предыдущее фотоСледующее фото »

"Обложка к "Сказке о царе Салтане"

А.С. Пушкина"

1904 г.

Билибин Иван Яковлевич

(Рассказ о художнике-сказочнике)


«И я там был...»



Пушкин написал пять сказок. Источники, откуда поэт черпал фабулу, различны. Это и народная русская сказка, записанная им со слов сказительницы, и сюжет, взятый из сборника сказок братьев Гримм, и история, рассказанная английским писателем Джефри Чосером в «Кентерберийских рассказах». Все они отличаются друг от друга и по сюжету и по характеру. Однако есть нечто общее, что их объединяет.

Прежде всего это умение Пушкина так переработать сюжеты, что сказки, основанные на них, стали чисто русскими. И при всем этом созданы они не безымянными сказителями, а автором. Они передаются не из уст в уста, каждый раз с новыми вариациями, а навсегда зафиксированы в одной неизменной форме великим поэтом. И это особенность не только, так сказать, способа физического существования сказок, но их построения, интонации, отношения к образу и сущности содержания. Пушкин ведь не имитировал народные сказки, а создавал свои собственные, авторские, близкие по духу народным. И вот эту-то особенность должен учитывать художник. Тем более Билибин, который перешел к ним непосредственно от работы над народными сказками.

Первое, что отличает пушкинские сказки от народных и что сразу бросается в глаза, это их удивительная картинность и даже театральность. Каждое исполнение устной народной сказки — это уже театр. Импровизированный «театр одного актера» — сказали бы мы сейчас. Но Пушкин, лишенный посредника-исполнителя, вводит театральность в плоть самой сказки. Он рассчитывает на творческое воображение читателя. Все в «Сказке о царе Салтане» — и небо, и море, и звезды, и сверкающий город, и палаты царя, и наряды героев, и, конечно же, молодая царевна, которая «днем свет божий затмевает, ночью землю освещает»,— ослепляет своей лучезарной, поистине сказочной красотой. Какое раздолье для художника, какой это для него счастливый случай раскрыть свое дарование! И Билибин воспользовался этим случаем. Это видно при первом же взгляде на книжку, на ее обложку.

Прежде всего формат. Он необычен. После привычных крупных вертикальных форматов Билибин делает его горизонтальным. Почему? Ведь для любой книги характерен именно вертикальный формат. А что, если Билибин как раз стремится к тому, чтобы книга больше походила на театральный эскиз, афишу, отдельный графический лист? А что, если он, раздвигая жанровые границы книжного искусства, хочет создать произведение более синтетического характера? Ведь сказки Пушкина оправдывают подобный подход.

И в самом деле, когда мы смотрим на билибинскую обложку, нам кажется, что мы видим эскиз к великолепному театральному занавесу, обещающему зрителю тысячу чудес. Во всю необъятную сцену вздымаются волны. Они выносят «на брег песчаный и пустой» «тридцать витязей прекрасных». Волны вздымаются над зрителем, они вот-вот поглотят его. Но... это ведь театр, и узорчатая пена волн бесплотным кружевом застывает на материале занавеса или же на книжной странице.

А над волнами раскинулся богатырский дуб. В его ветвях горят золотые фонарики желудей. Между ними скрывается, и выглядывает, и прячется вновь множество сказочных персонажей. Тут и Баба Яга, и русалка, и избушка на курьих ножках, и Василиса Прекрасная, и Серый волк, и Кащей Бессмертный. И еще кто-то там в глубине листвы, и кажется даже, за границами рисунка.

А среди всего этого золотистого, зеленоватого, голубого, желтого, жутковато-сказочного великолепия степенно выхаживает черный, как ночь, «кот ученый». Он не глядит на зрителя. Он сосредоточен. Быть может, новую сказку складывает. Он здесь самый главный персонаж. Он — «за автора». В обложке воплотился не сюжет «Сказки о царе Салтане», а пролог к сказочной поэме Пушкина «Руслан и Людмила». Билибин намеревался проиллюстрировать все сказки Пушкина, и, по-видимому, эта обложка должна была стать серийной, как серийной была обложка к народным сказкам.
 
У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом...

 
Это пролог не только к «Руслану и Людмиле», но, благодаря удивительной концентрации в ней «волшебного духа», ко всему сказочному творчеству Пушкина. И Билибин нашел соответствующий ему пластический образ. Глядя на обложку, думаешь, что вряд ли возможно полнее и ярче воплотить в зримом образе все сказочное очарование пролога.

Мы переворачиваем обложку, переворачиваем титульный лист, который вследствие своей орнаментальности является как бы второй обложкой, и перед нашим взором разворачиваются картины — одна краше другой.
В акварели, иллюстрирующей прием Салтаном корабельщиков, пространство «сцены» перспективно уходит в глубину, а на переднем плане чинно восседает на троне царь с приближенными. В церемонном поклоне склоняются перед ним гости. Они справа налево, один за другим, так, чтобы не столько царю, сколько нам удобно было их рассмотреть, выдвигаются на середину сцены. Парчовые, бархатные их наряды, крупный, характерный для XVII века орнамент драгоценных тканей превращают передний план в калейдоскоп разноцветных узоров, в какой-то движущийся ковер.

Еще в большей степени театрализована иллюстрация к заключительной сцене пира. Ее центром является плоскость изразцового пола царской трапезной. Сходящимися в глубину линиями стоят стрельцы с бердышами. Задний план замыкается покрытым вышитой скатертью столом, за которым сидит вся царская семья. Внимание привлекает только сидящий на полу и играющий с кошкой боярин. Возможно, это образ рассказчика, который заключает сказку традиционной концовкой:
 
Я там был; мед, пиво пил —
И усы лишь обмочил.
 
Билибин ярко и эффектно сумел воплотить в иллюстрациях зрелищность пушкинской сказки. Обладая незаурядным талантом театрального художника, он за несколько месяцев до начала работы над сказкой оформил оперу Н. А. Римского-Корсакова «Снегурочка» в Пражском Национальном театре. Постановка прошла с успехом, и с тех пор художник всю жизнь будет работать в театре. Особенной его любовью будет пользоваться все тот же «Царь Салтан». Трижды — в Париже, в Праге и в Ленинграде — он будет с неизменным успехом ставить оперу Римского-Корсакова на этот сюжет. Трижды на сцене театра возникнут знакомые нам по книжке образы Салтана, Гвидона, Царевны Лебедь. Римский-Корсаков заканчивает оперу в 1900 году, за пять лет до того, как Билибин создает цикл иллюстраций к пушкинской сказке. Образы оперы, ее волшебная музыка произвели большое впечатление на художника, может быть, даже в какой-то степени определили характер решения всей книги Билибина.

В музыку Римского-Корсакова вплетено множество самых различных народных мелодий. Но композитор не «цитирует» их. Он «отталкивается» от них, он перефразирует, сопоставляет, он как бы играет ими. Он добивается небывалых по яркости и оригинальности музыкальных эффектов, заставляя слушателей соотносить свою фантазию с распевной природой русского музыкального фольклора. Но Билибин ведь тоже не повторяет лубок, он его вводит как некую ссылку на народную эстетику, на народные представления о сказке и ее героях.

Музыка оперы очень картинная и наглядная. Слушателю кажется, что он видит перед собой и море, и звездное небо, и волшебный город. Недаром современники утверждали, что Римский-Корсаков пишет «зримую музыку». Но это ведь как раз то качество, к которому стремился в своей работе Билибин.

Все персонажи оперы решены в комедийном плане, а некоторые обрисованы с ласковым юмором и даже с лирической теплотой. Но лирикой и юмором пронизаны и наиболее удачные листы из серии билибинских иллюстраций.
И наконец, самое главное, опера была задумана и решена как музыкальная сказка. «А у меня сказка как сказка»,— говорил Римский-Корсаков, возражая тем, кто хотел увидеть в ней какой-либо иной смысл. Отсюда и предрешенность благополучного конца, которую ощущает слушатель с первых тактов, отсюда и «эпическая наивность» драматургии оперы, роднящая этот сложнейший жанр музыкального театра с народной сказкой. Но ведь и цикл иллюстраций Билибина воссоздает волшебный, добрый, с обязательным счастливым концом мир народной сказки.

Мы не можем утверждать, что именно опера Римского-Корсакова склонила Билибина к этой пушкинской сказке, но, по крайней мере, смело можем сказать, что впечатление от оперы оказало решающее влияние на работу Билибина над циклом иллюстраций к ней.

Но театральность иллюстраций Билибина имеет и свои теневые стороны. Их яркая и эффектная декоративность несколько подавляет образы. Характеристика персонажей иногда уходит на второй план. Так довольно трудно рассмотреть в отдельности каждый персонаж в заключительной сцене пира. Они сливаются в вереницу красочных орнаментальных пятен, своей плоскостностью противопоставленных глубинности первого плана. Еще труднее это сделать в сцене проводов царя Салтана на войну, которая представляется каким-то графическим ребусом. В безукоризненной по композиции акварели, изображающей явление чудесного города царице-матери, прихотливый узор на первом плане отвлекает внимание от главных персонажей. Слишком эффектно выглядят облака в небольшой акварели «Царь Гвидон и Лебедь». Сцена встречи будущих супругов у Пушкина рисуется тихой и лиричной, а под кистью художника она становится неожиданно громогласной. Проходной является акварель, на которой изображены богатыри. Соответствия пушкинскому тексту в ней нет, кроме, пожалуй, того, что богатырей ровно тридцать три.

В 1904 году, когда Билибин работал над иллюстрациями к «Сказке о царе Салтане», шел еще процесс становления его метода. Художник только искал ту безукоризненно выверенную композицию, которая будет отличать его лучшие работы. Не случайно, когда в 1920-х годах Билибин переделает этот цикл иллюстраций, он исправит все композиционные просчеты. Но главная причина некоторого несоответствия части билибинских рисунков смыслу пушкинской сказки кроется глубже. Она — в односторонности подхода художника к этой сказке.

Сказки Пушкина отличаются от народных не только театральностью. Главное, что их выделяет,— это ярко выраженное интонационное богатство. Сказки Пушкина придуманы автором и им же записаны. И все, что в устных сказках отдается на волю сказителя, в записанных входит непосредственно в текст. И прежде всего, отношение автора к своим героям. Кого он не любит, так уж не любит.

А ткачиха с Бабарихой
Да с кривого поварихой
Около царя сидят.
Злыми жабами глядят.

Откровенней свою нелюбовь и выразить невозможно. Даже имя, придуманное Пушкиным персонажу, об этом свидетельствует: Ба-ба-риха! Автор не раскрывает образ отрицательных героев изнутри. Он показывает свое отношение к ним. А у Билибина мы встречаемся с отрицательной оценкой всего один раз — в образе Бабарихи в сцене приема Салтаном гостей. Образы ткачихи и поварихи у Билибина получились и вовсе невыразительными.

Особенностью именно этой сказки является то, что в ней Пушкин к большинству персонажей относится с теплотой, а то и с любовью. Для него важна внутренняя жизнь любимых героев и только уж потом их внешняя характерность.

Скрупулезно прослеживает Пушкин все нюансы нарастающей тоски Гвидона по своему отцу:
 
«Грусть-тоска меня съедает,
Одолела молодца:
Видеть я б хотел отца».
 
Может, оттого такая затаенная грусть звучит в этих строках, что чувства князя как бы выражают сокровенные чувства самого автора?

Но чем ближе к благополучному, «сказочному» концу, тем меньше нуждается князь Гвидон в сострадании. И автор говорит о своем герое с добродушной усмешкой. Когда гости в последний раз отплывают от острова, держа путь в «царство славного Салтана», то князь вместо того, чтобы загрустить, как бывало, уверен, что благодаря стараниям Царевны Лебедь все «чудесным» образом устроится. Он...

Дома на сей раз остался
И с женою не расстался.
 
Добродушный юмор, с которым относится автор к своему герою, относится и к самой сказке. К ее обязательно счастливому концу. Автор сопереживает своим героям и любуется ими. Он любуется и сказкой — ее замысловатой фабулой, ее чудесами. И в то же время чуть-чуть грустно, умудренно улыбается — в жизни не всегда наступает счастливый конец. Вот эта-то улыбка делает произведение Пушкина многозначным. Она с какой-то новой стороны характеризует и сказочный мир, и его творца, и даже тебя, читатель. Ведь ты, завороженный музыкой пушкинских строф, блеском сказочных миражей, ни на секунду не забываешь, что перед тобой только сказка. А сказка — она ведь складка.

В рисунках Билибина тоже есть эта добрая улыбка. Но только в первой иллюстрации, о которой мы уже писали. Чуть-чуть смешной, мужиковатый царь, сопровождаемый своим верным песиком, проваливаясь в снегу, спешит к крыльцу. Мы верим, что это тот царь Салтан, который в простоте душевной долго дает себя водить за нос, а потом, возмутившись, так комично, не по-царски реагирует:
 
«Что я? царь или дитя? —
Говорит он не шутя.—
Нынче ж еду!» —
Тут он топнул,
Вышел вон и дверью хлопнул.
 
Но в остальных иллюстрациях улыбка пропадает. И ее отсутствие не просто обедняет характеристику образов, но и упрощает смысл.

В сказке, послужившей Пушкину основой, роль трех злодеев выполняла одна мачеха. В конце сказки она умирала. Счастливым концом завершается и сказка у Пушкина. Но только с одной небольшой поправкой. Справедливость одерживает победу над пороком морально, а не физически:
 
Царь для радости такой
Отпустил всех трех домой.

Может быть, Пушкин посчитал, что народ излишне жесток по отношению к обманщикам, и решил оправдать их? Нет, конечно. Просто отрицательные персонажи в народных сказках это олицетворение зла. Можно ли их жалеть! А у Пушкина они к тому же люди. Коварные, злые, завистливые, но всё же люди. И не пожалеть их невозможно. А наказать беспощадно — у кого же поднимется рука? Великодушие царя Салтана — это великодушие автора, не только великого поэта, но и величайшего гуманиста. В этом еще, и в который раз, проявляется принципиальное своеобразие авторской сказки Пушкина.

Ну, а как у Билибина? Есть ли в его иллюстрациях та полнота жизни, та глубокая характеристика душевного состояния героев, то многообразие авторского отношения к ним и, наконец, та высокая нравственная идея, которая обусловливает значительность образа автора? Да и любит ли, попросту говоря, художник своих героев и ту сказочную страну, в которой они живут?

Да, любит. И любуется ими. Но опять-таки, в основном, в первой иллюстрации. В ней он любуется и добродушным царем Салтаном, и заснеженными равнинами, и русской избой, и застывшей северной ночью, и молодым месяцем, и теплым светом окошек, и вечерним уютом посиделок, которые угадываются там за ними, и стройным шатром церквушки, и перекликающейся с ней по силуэту полузасыпанной елочкой, и даже кудлатенькой дворняжкой, привязанность к которой характеризует царя с какой-то совсем не царской стороны.

А чем любуется Билибин в других иллюстрациях? Роскошными нарядами бояр и торговых людей, архитектурой теремов, торжественностью приемов. И все. Много ли это? Для оформления театральной сцены вполне достаточно. Ведь главную роль в спектакле будут играть артисты. Именно они создадут ансамбль образов, своей игрой раскроют глубокий смысл сказки Пушкина. Отсюда и неизменный успех, который всегда выпадал на долю Билибина-декоратора. А для иллюстрирования сказки этого мало. Здесь художник, и только он, «играет» и за обстановку, и за героев, и за гениального автора. А потом, дело даже не в количестве, а в однообразии перечисления. Все, чем любуется Билибин в большинстве своих иллюстраций, относится к внешней, так сказать, представительной стороне сказочного действия. А героев художник, кажется, и не видит вовсе. Взгляд его на сказку хоть и восхищенный, но все же отстраненный, а в чем-то даже холодноватый. Это восхищение этнографа, но не художника.

Так почему же, несмотря на бесспорные художественные достоинства, цикл иллюстраций Билибина не отличается той цельностью, полнокровием и значительностью, которые ждут от художника, иллюстрирующего произведения Пушкина? Ведь по сравнению с иллюстрациями к народным сказкам мастерство Билибина, его вкус и знания очень сильно возросли.
Все дело в том, что в «Сказке о царе Салтане» Пушкин в сказочной форме запечатлел свое отношение к окружающему миру, к вечной проблеме добра и зла, к человеческому обществу, к семье. И в этих отношениях воплотилось все богатство его личности, незыблемость и универсальность морально-этических устоев великого поэта. Билибин, который рано нашел свой индивидуальный стиль и свою тему, еще не успел ко времени работы над сказкой Пушкина определиться как личность. Его отношение к миру еще не обладало той четкостью, глубиной и полнотой, чтобы он мог создать цельное произведение, в той или иной степени адекватное сказке Пушкина, написанной гением в период творческой зрелости.

Но само время требовало от художника самоопределения. Время работы Билибина над «Сказкой о царе Салтане» — это канун революции 1905 года. А революция с безоговорочной прямотой ставила свои вопросы не только перед обществом в целом, но и перед каждым человеком в отдельности. И конечно же, перед художником Билибиным тоже.

По материалам: Семёнов О. С. Иван Билибин (Рассказ о художнике-сказочнике): Очерк.– М.: Детская литература, 1986.–87 с., иллюстрации.

Биография художника

На главную страницу раздела Изобразительное искусство

« Предыдущее фотоСледующее фото »

« вернуться